Озон. Рождение слова
Запах земли и света после дождя,
Запах надежды, да? Кристиан Фридрих
Шёнбейн ликует — ozo — не зря
Лора вчера так старательно мыла пробирки.
Окают окна, попискивают воробьи,
Все
Клумбы, пруды, даже лужи скруглились в О3,
Что как бы не — а фактически правдоподобно.
Лора уносит пробирки — о этот звон
Чистых пробирок, сверкающих как дождевые
Капли. Шёнбейн вдыхает озон
И выдыхает его в виде слова. Впервые.
За розовым стеклом
За розовым стеклом стоит Яглом.
За ним лежит латвийский берег дальний.
И лес наверх уходит под углом
К его, Яглома, лысине печальной.
Печальна лысина, но сам Яглом ничуть.
Он дописал статью и выиграл в шашки,
И вот теперь стоит, расправив грудь,
И смотрит в даль на белые барашки.
Прозрачный ветер солнечным крылом
То тут, то там с налету режет воздух.
За розовым стеклом стоит Яглом,
Живой, как жизнь, заслуженный, как отдых.
* * *
Мы говорили о литературе:
Кленовском, Корвине и Степуне
У моря, там, где чайки в контражуре
Над соснами сновали в вышине.
Нам помолчать бы, посмотреть на чаек,
На валуны, песок и облака,
Но мы мололи чушь, не замечая
Ни валунов, ни чаек, ни песка.
Когда мы шли назад, мигали звезды.
Вдруг хлынул дождь, и мир исчез в дожде.
Мы замолчали, правда, слишком поздно —
Не видно было ничего вообще.
Муза
Где велик прислонен к сосне
И волны бухают, как пушки,
Являться Муза стала мне,
Как будто я немножко Пушкин.
Но — обойдемся без вранья
И дурковатого кривлянья —
Ее лица не видел я,
Лишь чувствовал ее дыхание.
Что до лица, то раз всего,
Как в том романсе
Я видел издали его
В ночном окне сквозь мрак и ливень.
В окне между добром и злом
У Павелецкого вокзала.
Оно мелькнуло за стеклом
Сквозь дождь, мелькнуло и пропало.
* * *
Допустим, пляж и стрекоза —
Крылов, бряцающий на лире,
И парус, падающий за
Горизонт фигуркой в тире.
Марк Львович с профилем Кусто,
Накрывши голову трусами,
Читает — я не вижу что,
Лев Маркович читает «Знамя».
Марк Львович снял трусы — не те,
А те, которые лежали
На голове, Лев снял сандалии,
И оба двинулись к воде.
О, заповедный мезозой!
О, парус в зыбком ореоле!
О, пляж, где помесь лайки с колли
Гоняется за стрекозой!
А и Б сидели на трубе
(одноактная пьеса)
Вечер в середине июля. Берег озера, поросший редкими соснами.
Слышны летние звуки: стрекот кузнечиков, щебет птиц, блекотание лягушек.
Однако вскоре после начала действия погода портится.
Набегают тучи, гремит гром.
Двое дачников средних лет, Антон и Борис, сидят на бревне,
отмахиваясь от комаров.
А: Ну что попробуем платоновский диалог?
Б: Платоновский?
А: Надо только имена придумать на, А и Б. Скажем, меня будут звать Амфитеатр, если ты не против?
Б: Ну тогда меня Бельэтаж.
А: Может, хотя бы Балкон?
Б: Нет, Бельэтаж.
А: Хорошо. Я начинаю. А не замечал ли ты, Бельэтаж, что самые умные и тонкие слова, умные и тонкие без всяких кавычек, на поверку почти всегда оказываются самыми глупыми и толстыми?
Б: Замечал, Амфитеатр. И в чем же тут причина
А: Определенно не в том, что удачно сформулированные догадки с неизбежностью рождают (смотрит вверх) тучу новых вопросов — это как раз бодрит, мол, самое интересное еще впереди, путешествие только начинается (сверкает молния, грохочет гром) — а в тягостном чувстве несоответствия слов как таковых той реальности, которую они якобы представляют.
Б: Да, Амфитеатр, но не будь этого несоответствия, не было бы и поэзии. Ведь поэзия и есть «речь помимо слов», как удачно выразился один из наших мудрецов.
А: Хорошо, но как быть с просто речью,
Б:
А: Значит, если я правильно понял тебя, Бельэтаж, просто речь тоже может быть правдой?
Б: Да, но лишь в том случае, если эта «просто речь» на самом деле поэзия.
А: Хорошо, тогда скажи, что превращает обыкновенную речь в поэзию? Например, лермонтовский «Парус» — это поэзия?
Б: Несомненно. А превращает целый ряд взаимосвязанных элементов. Если конкретно про «Парус», то,
А (бьет себя по лбу): Спасибо.
Б: Если теперь вернуться к твоему замечанию о несоответствии слов, в том числе самых умных, некой безусловной реальности, то дело тут,
А: Слишком самодовольных, да?
Б: Именно! Слишком самодовольных.
А: Угу. А я между прочим стишок сочинил (раскат грома).
Б: Стишок Амфитеатра?
А: Нет, просто.
Б: А при чем тут наш платоновский диалог?
А: В
Б: Ну давай!
А: Рабочий тащит пулемет.
Пустое сердце бьется ровно.
Исаак Израилич Аксельрод
Играет в карты с Идой Львовной.
(Начинается ливень. Антон и Борис убегают.
Остается пустое бревно под дождем. Сцена уходит в затемнение).
Конец
Летучая мышь на открытии международного книжного фестиваля
Чуждая чарам воздушная черная клякса?
Тут меня осенило: летучая мышь!
Только она умеет вот так метаться.
В ожидании открытия люди толпились на
Пятачке перед входом как бы во мгле кулисы,
Где журчали фонтаны, вздыхал океан, и луна
Озаряла гибискусы, пинии и кипарисы.
Подъезжали машины. В нашем полку
Все прибывало. Это ль не праздник книжек?!
Главное ж, как обычно, происходило вверху:
Там, где порхала летучая мышь и выше.
* * *
Не обижайте гусениц — они
Ничем не хуже нас и даже лучше.
Пусть им не написать «Труды и дни»,
Но чувствовать они умеют чутче.
Какая нежность и какое в них
Бесстрашие — ни человек, ни птица,
Ни зверь не могут так! Вглядитесь в их
Точеные нефритовые лица.
Не говоря о том, что им знаком
Особый, так сказать, крылатый способ,
Что в существе нечутком мы зовем
Ответом на бескрылые вопросы.
* * *
Куда выходит эта дверь?
Не знаю даже.
Смеркается — ведь так теперь
Никто не скажет.
Для тех, кто чувствует родство
Вот с этой рощей,
«Темнеет» тоже ничего,
Но
Околица, смятение, тракт,
Ужо, коснея…
Слова стареют — это факт,
Но все сложнее.
Зал спал — пел молодой талант
Евгений Тулес,
А вышел старый музыкант,
И все проснулись.
Старик — вот тут проснулся зал! —
Взлетел под своды —
Зане он сам музы́кой стал
За эти годы.
* * *
Не невричай…
баба Нюра
Эйнштейн сказал: «Мир нужно объяснять
Так просто, как возможно, но не проще».
Не знаю почему, когда мне было пять,
Я рисовал одни березовые рощи:
Стволы в веснушках, листики вразлет…
Сегодня я еще рисую сосны.
Шаг небольшой, но
Хотя, конечно, несерьезный.
А с точки зрения сосен и берез
Вообще назад — в чем их урок недушный?
Не суетись, расти себе, где рос,
Не бойся показаться скучным.
Кого волнует твой диапазон,
Разнообразие тем и все вот это?
Кто этот вечно недовольный он?
А главное при чем тут ты
Не невричай — тебя не предадут!
Кто любит, не разлюбит — дело в шляпе.
Рисуй себе свой лес и прыгай тут,
Как если б ты вернулся к
В деревне. Верность традициям
Шоколадка — за…бись!
Сьем ее без спросу я…
Отвяжись, худая жись,
Привяжись, хорошая.
А еще само собой
На пенечке сидючи
Нашей водочки родной
Хряпну полбутылочки.
Ё…ну водки, закушу
Шоколадкой горькою.
Хорошо у нас в лесу —
Чисто в парке Горького.
.* * *
Вопрос один, да даже не вопрос —
В протуберанцах нерожденных звезд —
А нечто между ласточек и ос —
Сгоревших солнц и разоренных гнезд —
Ответ, да даже не ответ, как муха,
Просверкивает — вжих — и тишина —
Едва, но все же различимый на
Периферии зрения и слуха.
* * *
Муравей, пересекающий тропинку.
Человек, переходящий площадь.
Муравей еще несет травинку,
Человек — блокнот и то не толстый.
Человек сидит в кафе на Сене
(На реке), мечтая о прекрасном.
Муравей несет бревно, как Ленин,
И о чем он думает — неясно.
Человек
Человеку явно интересно.
Звать его, допустим, Джакометти.
Имя муравья мне неизвестно.
* * *
Дом стоял на краю перелеска.
В окнах сосны и пихты.
Я открыл дверь, ветер смял занавеску,
Ты обернулась, вскрикнув.
Нет, получился
Ветер смял занавеску.
Ты, оглянувшись, крикнула мое имя.
Жить оставалось вечно.
Нет, еще раз: справа пихты и сосны,
Слева до горизонта поле пшеницы
Цвета твоих волос, полыхнувших на солнце,
Когда ты обернулась… Нет, это все не годится.
Скажем иначе: все могло быть иначе.
Все и было иначе, чем было.
Трудно помнить или забыть, тем паче
То, чего не было — но ты забыла.
04.09.2018, 10180 просмотров.
