25 мая некоторая часть московской интеллигенции, среди которой преобладала литературная общественность, отметила «конец прекрасной эпохи ОГИ» под сводами легендарного подвала в Потаповском.
Проводы эти даже оказались отмечены в разных СМИ, надо сказать, не без курьезов:
«Проекта» больше нет. Подводя черту, мы собрали здесь несколько прощальных заметок о последнем вечере в «ОГИ».
Олег Дарк
Вечер «Прощание с Проектом ОГИ» (так?) начался для меня мясной солянкой (м.д.: Большой зал, ел, думая, что последняя моя солянка здесь и сейчас), а закончился пугливо озирающимся Дм. Ицковичем со счастливой дочерью Ксенией (м.д.: Малый зал, длинностолое застолье, ДИ с дочерью – входят). А между этим: столпотворение, как на рок-концерте, девичьи разнообразные лица, столоверчение (отдельный – для выступающих), признания в любви: отцов-основателей (одного я знал – Ник. Охотин, другого – нет[i]) всем присутствующим; как всегда, легкий и уместный конферанс Юрия Цветкова (ведь и говорят: «как Юра в воде»); Данил Файзов в двух ипостасях: поэт и руководитель (или наоборот); странное стихотворение Льва Рубинштейна, остроумный однострок (который я помнил, помнил и вот – забыл) Александра Макарова-Кроткова, милый Миша Айзенберг, белоголовый Алеша Прокопьев, задумчивый и скупой на стихи Дм. Воденников, длинная проповедь коммунизма Кирилла Медведева… и Гандлевский-как-всегда. А там еще были были были. И тьмыитьмыитьмыитьмыть. То есть праздник похорон удался.
Ольга Машинец
«Даже для меня, - вопила я 25 мая, — „Проект О. Г.И.“ стал местом, где…» Но почему «даже»? Всё здесь на Чистых прудах — политика и поэзия, старинные истории, кабаки, ветер, битое стекло. Москва в легендарном освещении. Каким дымом они тут дышали, куда выходили и чем дышали там? Здесь сегодня Гандлевский, Айзенберг, Рубинштейн, и Кирилл Медведев, и Мариэтта Чудакова произносит речь. Полуподвал, дым. Мне повезло — я подсматривала 4 года. Я тоже плясала под клезмер, слушала Фанайлову, пила водку. Но большинство присутствующих здесь имеют несоизмеримо большие права на тяжёлую и яростную ностальгию. Потому что я — ученик этой культуры, но не вхожу в число её создателей. А О.Г.И. — это культура на полном серьёзе. Давыдов сказал, наклонившись ко мне над столом: «Если сейчас сюда пустить газ, русской поэзии не будет».
Евгений Симаков
Когда клуб ОГИ на Потаповском засобирался в мир иной, «Культурная инициатива» всех пригласила на поминки. И все пришли (заметьте, ни один не заболел, ни один не отказался, ну, кроме, конечно, тех, кто по неосторожности куда-нибудь уехал). В маленький подслеповатый подвальчик, покрашенный танковой красочкой а ля бистро парижских окраин середины прошлого века, народу набилось человек 200. Столиков не хватало, ностальгическая тусовка стояла в проходах, с отвращением глядя на обладателей посадочных мест. Моментально стало накурено и напито до рези в глазах. Свидетели рождения и взлета заведения делились воспоминаниями и читали стихи. Всех не вспомню, а многих достойнейших людей и не знаю; приятно было увидеть Гандлевского, Рубинштейна, Чудакову. Заметно было, что все огорчаются, что грустно и жалко прощаться с местом, с которым всех связывает
Когда поэтическое время истекло, и на сцене, пережившей бесчисленное количество слэмов, появился лысый бородач с гитарой, и разговаривать человеческим голосом стало невозможно, горюющие массы перетекли в соседний зал для обряда неформального общения. Никто не хотел уходить. Пьяные поэты заполняли не слишком широкий коридор и стояли на улице, беседуя о прекрасном. Многие, я полагаю, встретили там рассвет, — и правильно сделали.
Короче, покойся с миром, славный клуб ОГИ на Потаповском! Нам будет тебя не хватать, но память о тебе, как говорится, навсегда и т.д. и т.п.
Мария Галина
Как-то так получилось, что с расцветом «Проекта ОГИ» мы разминулись. И хорошо, поскольку пребывание в замкнутом подвальном пространстве с одним-единственным выходом для человека хотя бы минимально склонного к клаустрофобии, маловыносимо, а когда в зал набивается столько народу, что люди стоят в дверях, и вовсе невыносимо (несколько раз я заставала такие вечера, уже к своему стыду не помню, кто именно собирал такой аншлаг). Но то, что место это было странное, как бы стягивающее пространственно-временные линии в одну точку, несомненно. Помню, мы со Штыпелем по какой-то смутной, уже невосстановимой причине попали туда утром, то есть, часов в одиннадцать, в ужасную жару (тем самым страшным летом), и там было прохладно и пусто, и мы заказали кофе со льдом, и сидели за столиком с мозаичной столешницей (мне вообще тамошний дизайн был симпатичен – интересно, куда сейчас делись эти столы, и столы, переделанные из швейных машинок, и венские стулья – неужто выкинуты на помойку?). Так вот через полчаса туда пришла Надька Соловьева, ныне миссис Кителл, которая на три дня прилетела из Лондона, и с которой мы никак не могли договориться пересечься, потому что и у нее дела, и у нас дела. Так что волшебное совершенно было место, и комиксы Туве Янсон о муми-троллях я там покупала. Хотя продавцы были раздолбайские – когда я спросила, есть ли «Викторианский Лондон» Акройда, задумчивый юноша переспросил – какой-какой? вегетарианский?
Теперь будет еще на один книжный магазин меньше. И кофе со льдом больше не попьешь там… И Надьку Соловьеву негде случайно встретить.
Ну, вот еще постскриптум: когда мы были в Лондоне, нас с Моисеичем после литературного вечера местные литераторы потащили в какой-то крохотный чуть ли не полуподпольный (возможно, не было лицензии на спиртное, или на то, чтобы готовить еду) клуб для богемы, который выдавал себя за обычную квартиру, куда время от времени ходят гости. То ли на втором, то ли на третьем этаже какого-то мрачноватого дома в Сохо. Так вот, этот клуб был знаменит тем, что туда ходил еще Оскар Уайльд. А чем будет хвастаться московская богема лет через пятьдесят (при условии, что мир уцелеет, конечно?).
Геннадий Каневский
Это было ужасное место. В самые трепетные моменты поэтических чтений из соседнего зала, отделенного лишь занавеской во избежание проблем с пожарными, раздавался жуткий грохот какой-нибудь металлической рок-банды. Книжный магазин работал круглосуточно, это да, но взбираться туда сперва приходилось по громыхающей железной лестнице. Заказанные в кафе блюда приносили через час и — не те. Бармен подшучивал над посетителями. По углам сидели пьяные интеллектуалы с сальными волосами и в грязных свитерах, фрики и клерки низшего звена, желающие приобщиться к интеллектуальной жизни.
Это было прекрасное место. В самые идиотски-пафосные моменты поэтических чтений из соседнего зала, отделенного, слава богу, лишь занавеской во избежание проблем с пожарными, раздавался жуткий грохот какой-нибудь металлической рок-банды, и все вздыхали с облегчением. Взбираться в книжный магазин приходилось по громыхающей железной лестнице, но зато он работал круглосуточно. Заказанные в кафе блюда приносили как раз тогда, когда все вспоминали, что «мы сюда не жрать пришли». Бармен был с посетителями на равных и часто подсказывал им темы для нетленок. По углам сидели прекрасные люди, к которым можно было обратиться с любым вопросом, и у каждого наготове было по три варианта равно квалифицированных и аргументированных ответов. Клерки низшего звена с трепетом приобщались к высшей мудрости.
Я не любил бывать здесь — мне казалось, что это ад и смерть. Я любил бывать здесь — это была сама московская жизнь. И вот наступил прощальный вечер. Читали. Выпивали. Если бы меня вдруг вызвали на сцену, я бы, наверное, вспомнил Гандлевского:
«Что ли роз на все возьму, на кладбище отвезу, уроню, как это водится, нетрезвую слезу…»
И дальше — помните? — «Я ль не лез в окно к тебе…“. “В окно» — это, впрочем, про «Улицу ОГИ», поэтическую площадку которой тоже, увы, закрывают.
Что ж. Нам есть что вспомнить.
[i] Прим. ред. Михаил Рябчиков
14.07.2012, 5989 просмотров.
