12 марта 2014 года не стало большого русского поэта Инны Лиснянской.
Инна Львовна Лиснянская являла собой пример искреннего и честного отношения к жизни и поэзии. Ее творческий путь не назовешь легким, но она прошла его с достоинством.
Мы всегда внимательно следили за творчеством Лиснянской и радовались многочисленным удачам. Особенно в последние годы, когда поэзия Инны Львовны переживала расцвет. Стоя, как и весь зал, аплодировали ей на вручении премии «Поэт». Ее уход – огромная утрата для русской поэзии.
Светлая память.
Евгений Попов
Они уходят один за одним, наши великие «шестидесятники», мои старшие друзья, товарищи, братья и сестры. Булат, Василий, Белла, Андрей, теперь – Инна. И на их месте – саднящая пустота.
Инна…Инна Лиснянская… Инна Львовна, как я всегда ее звал, несмотря на неоднократные призывы перейти на «ты».
Уникальный русский поэт, добрый человек и храбрая женщина, много претерпевшая от властей после своего добровольного выхода вместе с Семеном Липкиным из Союза писателей в знак протеста против исключения из него «за „МетрОполь“ своих младших коллег, то есть – меня и Виктора Ерофеева. О чем мы помним всегда. Обязаны помнить, как бы ни разводила, возносила либо низводила нас судьба..
Я познакомился с Инной Львовной и Семеном Израилевичем только в середине 1978 года, когда и затевался „МетрОполь“. Признаюсь, что до этого понятия не имел, какого масштаба эти люди, эти поэты. Их уроки дорогого стоят. Помню, какой урок мы получили, придя к ним в дом с предложением не выходить всё же из этого Союза, не оголять, так сказать, „прогрессивный фронт“ современной русской словесности. Липкин вежливо выслушал нас, помолчал и сказал: „Спасибо, мальчики, за щедрое предложение, но я всю жизнь привык делать только то, что сам решил“. Инна согласно кивала головой.
Советские сволочи по достоинству оценили их благородный поступок. Таскали в КГБ, пугали, грозили лишением гражданства, выгнали из Литфонда, лишили стариков даже сносного медицинского обслуживания в писательской поликлинике.
Ну, а потом, как известно, – хэппи-энд. „Перестройка“. Инна Лиснянская – лауреат Государственной премии России (1998), премии Александра Солженицына (1999), премии „Поэт“ (2009), но какое все это теперь имеет значение? Какое значение вообще имеют все эти титулы, ордена, награды, за которые пластаются многие „деятели литературы и искусства“?
У нищих прошу подаянья,
Богатым сама подаю.
И входит второе дыханье
В охрипшую глотку мою, -
Так раз и навсегда решила Инна. Не знаю, привыкну ли я к этой пустоте, возникшей на том месте, где она была. Впрочем, у Бога нет пустот. Прощай, Инна. Или до встречи?
Олеся Николаева
Умерла дорогая Инна Львовна…
Мы познакомились с ней сорок лет назад, в Доме творчества „Малеевка“, где она жила с дочкой Леной, с которой мы дружили. Я училась тогда на первом курсе Литературного института и стихи Инны Лиснянской, конечно, читала. И когда Лена сказала мне, что познакомит меня с мамой, я очень разволновалась и воодушевилась.
Инна Львовна была еще молода (во всяком случае, моложе, чем я сейчас), стройна, необычайна, загадочна. Все в ней было особенное, штучное. Не от века сего, не-советское, не-здешнее. Черные длинные прямые волосы, расчесанные на косой пробор, таинственно мерцающий, слегка косящий в сторону глаз, словно смотрящий в неведомое, сокровенное. И маленькие, необычайно красивые и какие-то красноречивые руки, ухоженные, с длинными изящными, аккуратно накрашенными алыми ногтями. Концами пальцев она держала дымящуюся сигарету и красиво подносила ее к таким же алым губам. Одета она была во все черное, очень опрятное и элегантное, по фигуре. Словом, в ней была и тайна, и магия, и какой-то шик. Именно так, как я думала, и должна была выглядеть поэтесса.
Помимо собственно поэтического дара, у нее, безусловно, был дар импровизаторский. Никто так не умел: можно было назвать несколько не связанных между собой предметов, сказать: „Инна Львовна, пожалуйста, четырехстопный дактиль с перекрестной рифмовкой, рифмы мужская – женская“, и она лишь на минуту уйдя в себя, выдавала целое стихотворение, где все было увязано, уместно, точно и… забавно. Сама она к этому не относилась серьезно – стихи она писала по-другому, а это было „лишь“ виртуозное владение ремеслом.
Из всего написанного Инной Львовной, я более всего ценю ее «Госпиталь лицевого ранения» — поэму, написанную в форме венка сонетов, чрезвычайно сложную по форме и дивным образом эту форму преодолевающую. Словесное вещество здесь словно растворяет собой диктат сонетного канона, который, в свою очередь, не позволяет стихотворной «прозе» растечься и прибиться «к земле». Это удивительный пример алхимического взаимодействия и преображения того, что зовут «формой» и «содержанием», и я часто привожу его моим студентам в качестве образцового.
Мы много раз виделись с Инной Львовной, гуляли по переделкинским дорожкам, сидели у нее в кабинетике, пили чай и вино, читали друг другу стихи, которые она писала во множестве, дарили книги, говорили о поэзии, жизни и Боге; мой муж, который знал ее с самого детства (его мама Инна Варламова дружила с Инной Лиснянской), звал ее вплоть до нашей последней встречи не иначе как «тетя Инна», а она его – «Вовочкой»; моя дочь Александрина Вигилянская ездила к ней в Хайфу и сняла про нее фильм для телеканала «Культура»… Соединявшая нас ткань жизни была так ярка и богата, что мне трудно представить отсутствие в ней Инны Львовны. Это еще мне предстоит почувствовать и понять.
Но одно я знаю точно: она умерла, достигнув своего «акмэ» – поры наивысшей полноты, мудрости, свободного распоряжения своим поэтическим даром, творческой власти. Как прекрасный спелый плод ее теперь держит в Своих руках Тот, Кто ее задумал такой и искусно сотворил.
А она в Него всегда верила и любила!
Дмитрий Бак
Инны Львовны Лиснянской больше нет с нами. Ей нельзя позвонить, невозможно привычно (хотя в последние годы это, увы, бывало все реже) перехватить ее озорной взгляд, адресованный как будто бы всем вокруг – и в то же время углубленный в себя, в нечто бесконечно далекое от людей и вещей, различимых земных зрением.
При любых поворотах жизни и судьбы Инна Львовна оставалась человеком неторжественным, чистым и частным,
Инна Львовна предпочитала не заявлять, а действовать, и поступки ее всегда были тяжелее премногих томов. Поэзия (думалось некоторым из нас – может быть, многим) к этой спокойной и уверенной позиции не более чем примыкала, была дополнительным и гармоничным ее подтверждением, параллельным способом высказывания. Так все и шло заведенным чередом, пока вдруг не стало ясно, как день, что мы живем в эпоху Лиснянской, что рядом с обычными людьми шепчет рифмованные строки великий поэт. Не исключаю, что с каждым из свидетелей ее пути это озарение случилось в разное время и с разной степенью очевидности. Но это наше общее прозрение точно настигло каждого, кто читает по-русски и верит, что по-прежнему живет не в каком ином, а именно в подлунном мире, родном для русских поэтов.
Со мной это случилось очень поздно, когда я в одной из случайных книжных лавок увидел только что вышедший сборник «Без тебя», раскрыл – и, не отрываясь, прочел целиком, еще до похода к кассовому аппарату. Не всякому стихотворцу дано не только сохранить дистанцию свою на протяжении долгих лет, но суждено под занавес отважиться взять самые высокие ноты. Инне Лиснянской удалось и это: уже после трагической потери любимого друга и мужа, замечательного поэта Семена Израилевича Липкина ее голос приобрел особую чистоту, зазвучал в новых регистрах, допускающих нездешние и неоспоримые обертоны и смыслы. Самое важное и парадоксальное в том, что при всем при этом на своих местах остались отсутствие пафоса и прямых деклараций в стихах. Да и поэтический лексикон не претерпел видимых изменений, разве что молодое и острое зрение поэта немедленно отметило совсем новые вещи и слова: «курсор», «флэшка»…
Инна Лиснянская была и остается поэтом предельно дерзким и твердым. Она словно бы вообще не замечала, какие ветры дуют в поэтической резервации корифеев и властителей дум. Стадионное стихочтение или гордый андерграунд? Петербургская нота или московский концептуализм? Верлибр или точная рифма? Новая искренность или центонная поэзия? Все эти вопросы применительно к магнитному полю поэзии Инны Лиснянской либо недействительны, либо – параллельны его существенным силовым линиям. У Лиснянской все осталось (и теперь уже останется вечно) на привычных местах: переделкинские рощи, «посвисты электричек, многоголосье птичье», «вместо жилья – гнездовья» –и тут же рядом «Я находила Бога в человеке, а человека находила в Боге». Вот и мы – вовсе не потеряли Вас, милая Инна Львовна, напротив, – заново обрели, теперь уже навсегда.
12.03.2014, 5809 просмотров.
