Константин Кравцов
В ночь с 15 на 16 апреля скончался поэт Игорь Меламед.
Впервые услышал это имя в Литинституте, на первом курсе. Осень 87-го. И стихи о поезде, отходящем навек, уходящем в крушение под налетающим снегом, проходящем по вагонам проводнике в фуражке без кокарды, хохочущем вслед сумасшедшем обходчике и холодной звезде, что
Воссияет на небе, когда
ни один не вернется случайно.
Заканчивалось так:
И минута, как век, истечет.
И от смерти следа не оставит.
Только эта звезда упадет
под откос и снега окровавит.
Звезда и катастрофа – не важно, чья и какая, личная или страны.
Вечность и время с его «предчувствием гражданской войны» как апофеоза крушения.
Меламед. Молоко и мед страны обетованной, путь куда лежит через пустыню, где умрет, проблуждав сорок лет и не войдя в обещанную землю, каждый рожденный в рабстве. Но, во-первых, важен сам выход и сам путь, а во-вторых, здесь, на земле, если вспомнить Достоевского, все только начинается.
Меламед. По-еврейски это – учитель. Для меня – верности русской поэзии и бескомпромиссности. Верности Традиции как передаче, что и означает это слово, значение которого прочно забыто, как и прочие сакральные смыслы, взамен каких предлагаются новые. Игорь их отвергал и часто – яростно, с презреньем, и не всегда был в этом прав, как и каждый из нас. Но был прав в главном, не изменяя себе.
Общаться более-менее регулярно мы стали в конце девяностых. В 99-м я стал священником. В декабре того же года он сломал позвоночник, и я крестил его в реанимации. С тех пор отношения перешли в новое качество. Каждый год я исповедовал и причащал его на дому, как минимум, Рождественским и Великим постом. Последний раз – ровно две недели назад. Он был несколько иным, чем всегда. Мне показалось, что при всех своих непреходящих тяготах он обрел внутренний мир.
Почему-то я впервые попросил прочитать его «Верую» и «Отче наш» (обычно все молитвы я читал сам) и был удивлен, что он знает «Символ веры» на память.
Иов многострадальный, так я его воспринимал. Не могу вспомнить навскидку аналогичную судьбу поэта. Вспоминается «претерпевший до конца – тот спасен будет».
Из стихов Игоря, написанных вскоре после крещения:
Зачем Тебе улов ничтожный мой?
Не мучь меня, но вызволи из ада.
Мне больше ничего уже не надо –
я так устал бороться с этой тьмой.
Но все ж светает, смерти вопреки.
На том рассвете, на Геннисарете,
забрасывать заштопанные сети
меня Твои научат рыбаки.
Я нищ и наг. Ни мудрствовать, ни петь,
ни царствовать я больше не умею,
но если я увижу Галилею –
спасибо, что не дал мне умереть.
Или:
И сладко мне плакать в ночи покаянной
о том, что ты все искупил
и уксус из чаши моей окаянной
устами пречистыми пил.
Или еще:
Днем и ночью о помощи молишь,
заклиная жестокую боль.
Милосердный мой, выжить всего лишь
мне хотелось бы, если позволишь,
но хотя бы забыться позволь.
Неужели такие мытарства,
отвращение, ужас и бред
исцеляют вернее лекарства,
открывают небесное царство,
зажигают божественный свет?..
Смерть вносит свои коррективы иначе, чем это делает жизнь, и стихи умершего меняются, как изменяется его лицо. Наша оптика меняется, но что открывается при этом – тема уже для другого разговора.
Игорь умер внезапно, к чему никто не был готов. Надо прийти в себя после Настиного звонка, раздавшегося тогда, когда я принимал исповедь. На дворе Страстная седмица, день, когда предательству Иуды противопоставляются слезы блудницы, возливающей на голову Спасителя погребальное, как Он говорит, миро. Все, как всегда, символично. Мы уходим, чтобы встретиться за пиршественным столом в доме Отца. Там и увидимся, дорогой. Ты претерпел до конца и это дает тебе право замолвить словечко за всех нас перед Тем, Кого ты возлюбил. Перед Тем, Кто «приходит как воздух посреди мирового удушья».
Из написанного незадолго до той роковой травмы и открывающего последнюю, как оказалось, прижизненную книгу Игоря «Воздаяние»:
В бездушной вечности, увы,
мы все уже смежили веки.
Вы, современники, и вы,
рожденные в грядущем веке,
для вечности давно мертвы,
как ионические греки.
Душа, разбился твой сосуд,
забудь о бренном человеке,
и пусть, как встарь, тебя несут
мифологические реки
в подземный плен, на Страшный суд,
в огонь, не гаснущий вовек.
в сиянье, где тебя спасут.
Александр Переверзин
16 апреля умер Игорь Меламед. Мне казалось, что этого не может случиться никогда, — после того, как однажды смерть поманила его, но он её обманул: заглянул в глаза, нашёл мужество отвести взгляд и возвратиться к себе. Возвратиться другим и прежним. За время нашего общения Игорь стал для меня главным примером стойкости, самоограничения и отношения к поэзии. Необычайная любовь к жизни сделала его одним из самых светлых и жизнерадостных людей, которых я знаю. Его мир был миром, в котором вечная смерть днём прячется от вечной жизни за хлипкой дверью, а ночью входит в комнату, и они начинают красивую и страшную битву. Победа остаётся за жизнью, и так будет во веки веков. Лишь избранные могут не только констатировать её, но и привести доказательства. Игорь умел приводить их, как никто другой. Достаточно открыть книгу Игоря Меламеда, — там на каждой странице подтверждение этого.
Я очень люблю тебя, дорогой Игорь. И буду помнить всегда.
17.04.2014, 5129 просмотров.
