Расползлось, растеклось, разлетелось по всей ойкумене.
Зря старались лучи, композиторы, клоуны, все,
Кто старался, включая Андрея, что прыгал по сцене,
Как слова по шоссе сквозь туман полоса к полосе.
Поднимите, пожалуйста, синие взоры,
Так сказать, отряхнитесь от сна.
Вот лежит на боку черный ящик Пандоры,
Сбита крышка – земля спасена.
(И опять все поют, только Мамардашвили
Сокрушенно скрипит головой.)
Изумительно мыслей твоих чахохбили,
Но надежда сильней, дорогой.
2015
* * *
Честно говоря, чушь собачья
По сравнению с… Вот
И птичка поет, что бывает иначе,
Вот и травка растет.
Дежавю плюс… как это… эфирное тело:
Свет на свет выплывает из сна.
Вот лимонница села и снова взлетела.
Что весна – то весна.
2015
– Это что там за хрен с бородою?
– Ты. – Как я? Это я? – Ну не я же!
Достоевский закашлялся даже.
– Что ты Аня! (Господь, мол, с тобою.)
Вдруг припомнил Настасью, Аглаю
И – со вздохом – что это не Невский…
– Так, смотри-ка и впрямь – «Достоевский»…
Кстати, Аня, зайдем к Николаю.
Он, конечно, старик оголтелый,
И наука его не наука,
Но чудесная все-таки штука –
Философия общего дела.
2015
* * *
Все чепуха, труха и шелуха.
Иисус сказал: «Пусть тот, кто без греха…»
Он ничего не говорил про милость.
Но люди разошлись, потупив взгляд,
Тогда, две тыщи лет тому назад.
Сегодня положение изменилось.
Хотя и те ребята были не
Шагаловские дачники в окне,
Не Зингеры в очках, не раби Зуси,
И совесть их не то чтоб не при чем –
Но дело все-таки не в ней, а в Нем,
Не в устыдившихся, а в Иисусе.
2015
* * *
Каждое утро
в течение не то семи,
не то девяти дней
мой приятель
фотографировал семейку опят.
На первом снимке
грибы маленькие, круглые,
крепенькие
(слово из эпизода полувековой давности:
отец раскладывает на крыльце по росту
несколько белых и подберезовиков,
дачная хозяйка прицокивает:
«Крепенькие!»),
на последнем –
темно-бурая слизь.
Вот так и люди:
сначала крепенькие,
потом слизь.
Или пепел.
То же мне новость,
скажете вы.
Новость не новость,
а интересно.
2015
* * *
Не исключено,
что deja и jamais vue
одно и то же
и имеют такое же отношение к реальности,
как наши представления
о них самих.
2015
Не то чтобы в прямом, скорей в заочном
Эфире повстречались Федор Палыч
И тоже Федор – правильно – Михалыч,
Герой и автор в отпуске бессрочном.
Сошлись и обнялись и ох как славно
Поговорили про детей, про то как
Они жестоки, как вообще жестока
Земная жизнь, жестока и бесправна.
Солировал Федор Михалыч, Федор
Же Палыч думал: «Ну и типчик!»,
Потом поговорили про изгибчик,
Про женскую всю эту дурь и одурь.
О чем НЕ говорили: о Всевышнем,
Жидках, уделе русских незавидном,
Обоим это показалось лишним,
Пустопорожним, слишком очевидным.
2015
* * *
В серых стеклах, не то зеркалах
На каком-то закате-рассвете
Эта женщина честно светилась впотьмах,
В полумгле-полусвете.
О позорно-неловкие полуслова:
Перелет-недолет, но без них мы,
В смысле я, знать-то знал, но набрел бы едва
На Незнайкины рифмы.
А они хороши. Почему? Потому
Что ботинки и полуботинки,
Да и палка – селедка (одно к одному),
Как подушки-простынки
На диване, нет, полу-диване, тахте
Или кресле-кровати…
Как вот эта вот женщина в той темноте
На рассвете-закате.
2015
Алиде Пурью
В так называемых посадках
(Я не о сталинских затеях),
В квадратах сосен, как на грядках,
Стоят, желтея,
Игрушечным отрядом Мао,
Распетушившимся не в меру
Под небесами Лахемаа
В заливе Эру.
2015
(*Лисички. В буквальном переводе с эстонского: петушиные грибы)
В кровавых отблесках закатного огня
Я вышел из дому, помятый и небритый,
И мысли черные окутали меня
Как бы туманом ядовитым.
Ни славы, думал я, ни денег ни хрена,
И с каждым днем, ей-ей, слабеют жизни силы,
Народ за Путина, и юная жена
Меня, похоже, разлюбила.
Не зная никого, не знаемый никем
Блуждал я сумрачно по сумрачной Варшаве,
О чем бы не спросил, в ответ неслось: «Не вем».
То так. Сплошной «не вем». А небо все кровавей.
2015
* * *
Мы с папой играли в серсо.
Мне было приятно, однако,
Пока подлетало кольцо,
Душа успевала поплакать
Среди малышей без трусов
На пляже и дядек поддатых
На лавочках у корпусов
Советского пансионата,
Где, глядя в столовский вокзал
Поверх запеканок и вафель,
Я чайную – с громом – ронял
Нечайную ложку на кафель.
Но тут появилась она.
Я выронил вилку и ложку,
Я сам себя выронил на
Залитую светом дорожку.
Ее очевидная связь
Со всем, что и есть непреложность,
Меня затопила, лучась,
Как чистая, в общем, возможность.
Мне начало сниться не то,
Такое, что даже пугает.
Фон Триер, Бердслей и Кокто,
Как щас говорят, отдыхают.
Слепой –от смущения – как Пью,
Как Сильвер – от счастья – неловкий,
Я ел запеканку в раю
Гремящей советской столовки.
2015
Хорошо, допустим, дело в том,
Что не надо петь с набитым ртом
Ни в прямом, ни в переносном смысле.
Я про все: про пение и про рот
И про то, что нас с тобою ждет
Кривоногий умывальник «Grizzly»,
Если мы не переменим мысли.
Это как в военных лагерях, Думаешь о
«Веденяпин, два шага из строя!
Что ж ты, – тут идет беззлобный мат –
Портишь нам статистику, солдат,
Ты ж интеллигент и все такое.
Ну-ка мухой сделал метанойю».
2015
* * *
В Италии я был в музее митр
На выставке старинных клавесинов.
Как если бы этюдник и пюпитр
Поспорили на рощу апельсинов,
Что лучше: цвето- или звуко-ритм,
Внутри царили Бах и Барбарино,
Снаружи пальмы, ласточки и мирт,
В мечтах – Мальвина,
В сердце – Буратино.
2015
Старик сидит в прозрачном «помните»,
Как на террасе или в комнате
Среди смеркающихся слов,
Перед окном, открытым настежь,
Где то потухнешь, то погаснешь,
Разглядывая свой улов.
Когда темно и непонятно,
Стон, плач и солнечные пятна.
Там, где ни слез, ни маеты –
Родные вспышки темноты.
2015
* * *
Когда мы подъехали к дому, было уже темно.
Дождь мерцал, ветер дул со стороны залива.
Ты была в белом свитере и сером плаще, как в кино
Бергмана или Годара, в общем, очень красивой.
Пахло жасмином, морем, соснами и травой,
Счастьем, сказал бы я, только не вечным, взрослым,
Где черный мальчик с факелом кружит над головой
Чуть ли не в каждом кадре, — взрослым, чересполосным.
Мы устроили ужин (кстати, может и нет),
Точно
Что ж за кино? Когда я позже выключил свет,
Снова стал виден сад и крыша соседней дачи.
2015
* * *
Кто-то снизу крикнул: «Поручик!»
И поручик Сунцов прошагал к окну.
Ни души. Пустовал даже грязный стульчик,
На котором вечно кряхтит этот горе-сапожник, ну,
Этот жид – как его? – Шмульчик? Срульчик?…
«Господа, – ни с того, ни с сего прошептал поручик, –
Все пропало: Россия идет ко дну».
2015
* * *
На тропинке иголки, травинки,
На дорожке листочки, сережки,
Крупным планом сапожки, ботинки,
Мельтешащие детские ножки.
Перевернутый смысл пантомимы,
То есть этой заставки-картинки,
В том, что все настоящее мимо
Пролетало, как эти ботинки.
Фильм о школьниках. В классном журнале
Или на физкультуре по росту
Это мы там, как буквы, стояли,
А оно проносилось, как звезды
По доске то ли южного неба,
То ли карцера – помните карцер
Таганрогской гимназии, где бы
Сел да так и сидел до вакаций?
2015
Нет ничего прекраснее, чем лес
С нечастыми вкраплениями датчан
На великах и пеших англичан
И даже немцев с картами и без.
В лесу ты есть такой, какой ты есть,
Но лучше, вероятно потому,
Что здесь, в лесу, слышней благая весть
Или еще Бог знает почему.
В лесу живет прозрачный свет, а в нем
Прозрачный смысл, а с ним любой дурак –
Да что уж там – любой духовный гном
Становится уместным, как овраг,
Болото, камень или бурелом.
2015
* * *
Какая-то птица скрипела,
Название птицы, увы –
Канюк? Пустельга? – улетело
Из ржавой моей головы.
Бывают же птицы на свете
И солнца круги и слои,
Где бабочки делают эти
Балетные взмахи свои.
Бывают же лес и черника,
И лес, и черника, и свет,
И ягель, и море – и дико,
Что этого, может быть, нет
В том месте, куда нас, понятно,
Не то чтоб пустили, но где,
Наверное, было б приятно
Сквозь сосны спуститься к воде.
2015
Зайдя по ослепительной стропе
На свой веб-сайт от елки до березы,
«Как хороши, как свежи были розы, –
Мурлычет он, – мушиных канапе».
Непросто быть хозяином кафе,
Не говоря уже о целой сети,
Но бланманже из мошек, но спагетти
Из гусениц!.. Большая буква «фэ»,
Как именует «эф» его подруга, –
Эмблема их совместной фирмы: вид
Мухи спереди – волнует и манит
Голодных пауков со всей округи.
Работы много, но сидеть в песке,
Как муравьиный лев – прошу покорно!
Не лучше ль с грудкой мотылька-леггорна
На солнышке качаться в гамаке?
2015
* * *
Надеешься на да, а если нет,
Вот нет и всё, и всем, смежившим очи,
Желают, так сказать, спокойной ночи
И аккуратно выключают свет.
Un vrais monsieur, единственно бесспорный
Знаток, как comme il faut держать лорнет,
Вертинский утверждал, что синий цвет
Для фрака предпочтительней, чем черный.
На сцене, в свете рампы, господа
(Товарищи, – он поправлялся сразу),
Все черное покажется всегда
Как будто пыльным, а артист обязан
Быть вечно новым, свежим, как вода,
И сбился вдруг – надеяться на да.
2015
2015,
публикация месяца,
Веденяпин
30.09.2015, 6273 просмотра.
