25 октября ушел из жизни классик русской авангардной прозы, поэт, драматург и философ Юрий Мамлеев.
Один из героев самиздата, он эмигрировал в 1974-м, преподавал в США и Франции, получил признание как писатель и был переведен на множество европейских языков.
В начале 1990-х Юрий Витальевич вернулся в Россию, где его стали активно публиковать (всего издано 27 книг, включая философские труды), брать интервью, приглашать на радио и телевидение, писать диссертации о его творчестве.
Самое примечательное, нетрадиционная проза Мамлеева (он определял её как метафизический реализм) оказалась близка приверженцам самых разных эстетических установок и политических взглядов. Литература 90-х – 2000-х во многом формировалась под его влиянием.
Скорбим о мастере слова и идеи.
Игорь Лёвшин
Юрий Витальевич Мамлеев – очень большая величина в русской современной литературе. И это человек, которые лично мне очень симпатичен. Я не знал его близко, но общался в молодости. Это был единственный человек в литературной среде, на которого моя литературная наглость дозволяла смотреть снизу вверх.
Как и многие другие писатели, Юрий Мамлеев недооценен в том смысле, что ценят его обычно не за то, за что надо бы. Начну издалека. У меня есть странный опыт перевода Гоголя с английского – первоисточник был в тот момент недоступен, а надо было срочно перевести цитаты. Позже, при сверке с оригиналом, оказалось, что совпавших слов оказалось непристойно мало (в то время, как перевод того же Герцена вышел вполне приличным). Гоголь лексически непредсказуем. Юрий Мамлеев не чужд Гоголю, о силе влияния можно спорить, в одном я уверен: эту лексическую непредсказуемость он унаследовал. Может, не только у него, у Платонова тоже. От него тянутся не нити, а канаты. Но непредсказуемость Мамлеева другая: слова-то самые привычные, зато контексты они взрывают с яростью его же неистовых героев. Впрочем, неистовство его прозы тоже не стоит преувеличивать.
Юрий Витальевич оказался по моему опыту общения очень тихим и домашним человеком. Даже не на фоне ожидания экзотики от автора «Шатунов», а просто тихим и домашним. Ну да, он рассказывал о том, как благостно и тихо было в храме, куда он пришел поставить свечку. Но ни когда рассказывал о проблемах на таможне с картинами, которые коллекционировал, ни когда приглашал на подмосковное собрание «ведущих мистиков России» (я не поехал), никаких следов пафоса и надрыва не наблюдалось. Я думаю, это проявление глубинности его мира: наружу просачивалась ничтожная часть, все зарождалось и бурлило в глубине. Во всяком случае, безумства Южинского переулка спрятались на недоступные моему взгляду глубины.
Мне не страшно признаться, что я читал рассказы Мамлеева дочери, когда ей было лет 13-14. Дело в том, что кроме «жести», которая сделала ему имя, кроме сложных метафизических строений, им были созданы прекрасные «реалистические» рассказы, которые «не опасны» ни для какого возраста. Можно даже сказать, добрые, разве что ироничные. Вообще Юрий Мамлеев весь пронизан русской классикой, в его крови ее несравнимо больше, чем в крови или сукровице большинства современных авторов. Он и сам похож на героя Достоевского, наверное. И не взрывал он классику, не был разрушителем, в отличие от много взявшего от него Владимира Сорокина, в отличие от исторического русского авангарда, у которого
Юрий Витальевич рассказывал
Олег Дарк
Это, конечно, никакой не некролог. Некролог по Мамлееву вряд ли возможен. Слишком много у него было слов о смерти. И, несмотря на все пляски смерти в прозе Мамлеева, меньше всего (у меня) смертность связывалась с ним. Казалось, он заговаривает смерть, пиша о ней. И она это чувствовала. В самом деле, она отпустила ему много времени. И многое простила.
Я познакомился с прозой Мамлеева поздно, еще позднее – с ним самим, но мне кажется, он был всегда. И мне всегда казалось, что всегда и будет. Мне позвонил Данил Файзов и предложил написать на смерть Мамлеева. – Слушай, так много работы, сказал я. – А насколько срочно? (Предлагаю оценить абсурдность диалога.) – Ну, некролог, – сказал он, – знаешь же как, сейчас. – Ну, не знаю, попробую (я). Может, завтра. (Я думал, что речь о статье.) Вероятно, он решил, то ли я черствый совсем, то ли сам уже по ту сторону. А я просто не осознал, что Мамлеев умер. Пробило меня через час. Мертвый Мамлеев?
В конце 80-х я впервые услышал Мамлеева. Дурные записи на боббинах, в страшной, совершенно мамлеевской квартире (не знаю, есть ли сейчас такие). Низкий потусторонний голос. Потом прочитал с листа. Потом познакомился с Юрием Витальевичем. Мы гуляли по Гоголевскому (91-й или 92-й; когда он впервые приехал?
Первое. Не со всяким писателем (художником, деятелем) ассоциируется слово «эпоха». Не могу представить словосочетание «эпоха Саши Соколова». Но эпоха Мамлеева – возможно. Мне тут сказали, что еще и эпоха Венедикта Ерофеева. Может быть. Но влияние того было более поверхностным. Мы говорили (студентами) фразами из «Петушков». Но, прочитав их, я не изменился со времен чтения Тургенева. Из рассказов Мамлеева я вышел другим.
Эпоха Мамлева – в двух смыслах. Как сказала его подруга юности (сказала, уже не будучи юной): «Кругом ходят его герои. Он их просто выпустил». (Так или почти так сказала. Память не всегда точна.) И в другом смысле: не знаю писателя, который бы так повлиял на литературу 90-х. Заметим, через полтора-два десятилетия после написания его рассказов. Читая молодых авторов, нет-нет да и встречу «мамлеевское». Причем, чтобы Мамлеев влиял, не обязательно читать его. Он передается по воздуху.
И второе. Не знаю писателя, который бы так соответствовал своим произведениям. Кажется, он слишком хорошо знал то, о чем писал. А писал о потустороннем. Думаю, он мало фантазировал, больше и впрямь видел. Помню художницу, к которой слетались ангелы. А она их рисовала. Тут подобный случай. И среди демонов, с которыми говорил, Мамлеев был им равный. В общем, совсем не Фауст.
Думаю, возможно делить историю последнего полувека на две части: мир с Мамлеевым и мир без него.
Евгений Лесин
Вот любят у нас говорить: ушла эпоха. Бродский умер – ушла эпоха, Солженицын умер – ушла эпоха.
Юрий Витальевич Мамлеев никакой эпохой не был. Он был человеком и писателем, философом и удивительно приятным собеседником. Тихий, скромный, небольшого роста, классический московский интеллигент.
Не только про эпоху у нас говорят, у нас еще и классиками всех зовут. При жизни зовут, сразу после смерти зовут. А через два-три года забывают.
Мамлеев не классик.
И его не забудут.
Не классик – потому что сознательно вырывался из любых канонов. Недаром в прошлом году стал лауреатом премии «Независимой газеты» – «Нонконформизм-2014». Успели мы его наградить. Можно радоваться.
Хотя хочется плакать.
Владимир Бондаренко
Печальная новость: один из лучших русских писателей, основоположник метафизического реализма, классик ХХ века, автор романов «Шатуны», «Мир и хохот», «Блужающее время», мой давний друг и автор нашей газеты Юрий Мамлеев скончался 25 октября в больнице на 84 году жизни.
Юрий Витальевич Мамлеев родился в Москве в 1931 году, в 1956 году закончил Московский лесотехнический институт по специальности инженер. Так что мы с ним оба были по первой профессии – лесные инженеры, за мной тоже Лесотехническая академия. До 1974 года Мамлеев преподавал математику в вечерних школах, одновременно занимаясь литературной деятельностью. Написал сотни рассказов, два романа, получившие широкую известность в самиздате. В его квартире в Южинском переулке в 60-е годы собирались многие деятели «неофициальной культуры» того времени.
Из-за невозможности публиковать свои авангардные произведения в СССР Юрий Витальевич вынужден был в 1974 году выехать в США, а спустя девять лет во Францию, но как только появилась возможность, он вернулся на родину. Как говорил сам Мамлеев: «Несмотря на признание в Европе, на знакомство со многими французскими и американскими писателями, у меня всегда было сильнейшее желание вернуться в Россию, внутренне я никогда с ней не расставался. И это было больше, чем ностальгия. Там я перечитывал всю русскую классику, чтобы еще глубже понять страну, в которой родился, на языке которой пишу. У меня не было никаких сомнений в том, что Россия остается моей родиной, что как только будет возможность вернуться – я это сделаю…»
Я и познакомился с ним в Париже, когда стал ездить во Францию на встречи с русскими эмигрантами, с Эдом Лимоновым, Владимиром Максимовым, Андреем Синявским. Все они были более политизированы, чем Юрий Мамлеев, который в политику никогда не лез. Ужасов у него хватало в его же прозе. Но русские парижане очень ценили Мамлеева за его книги. С одной стороны, он был последовательный патриот, за что его признавали все русские патриоты, с другой – крутой авангардист, его можно назвать литературным отцом Владимира Сорокина.
Помню, в своем кабинете я познакомил его с Валентином Распутиным, даже сфотографировал их вместе. Оба – хранители русской культуры, русской истории, но как различается их проза. И тому, и другому я бы давно дал Нобелевскую премию, но видно, она не на таких рассчитана.
Еще в эмиграции у него и возник философский проект «Вечной России», объединяющий все направления русской литературы. Позже, в интервью «Московскому комсомольцу» Юрий Витальевич сказал: «…Именно тогда я в полной мере почувствовал, что в человеке живет мистическая любовь к родине. Я попытался понять, почему ностальгия у эмигрантов так остра, почему некоторые в свое время возвращались в Россию, зная, что идут на верную смерть или на ГУЛАГ. В своих внутренних изысканиях я снова обратился к русской классике как к отражению души народа и, конечно, общался с эмигрантами.
Так сложился космологический образ России. Идея ее духовной миссии, ее духовной сути. Я уверен, что она должна стать такой страной, которая сможет установить мир между различными государствами. И хотя это кажется утопией, без такой веры жизнь невозможна».
Может быть, из-за патриотизма его и недолюбливала либеральная критика. Казалось бы, в перестроечной России он должен был стать суперпопулярным писателем. Чем-то не подходил. Да и собирались вокруг него все больше консерваторы, от Южинского переулка, породившего таких ярких деятелей, как Дугин и Проханов, который описал Мамлеева в романе «Надпись», до нынешних времен, когда уже молодые писатели во главе с Сергеем Сибирцевым создали клуб метафизиков, тоже тяготеющий к консерватизму. Этакий гуру консервативного авангарда.
Думаю, что в его лице русская литература потеряла одного из классиков ХХ века. Его книги будут читаться, пока жива Россия. Потому что это уникальнейший писатель, повлиявший на развитие молодой литературы, которому отдавали должное все, и левые и правые.
Дмитрий Данилов
Уход из жизни одного из крупнейших русских писателей нынешнего и прошлого веков уже породил и породит еще множество сообщений, кратких и развернутых, о роли этого автора в русской и мировой литературе, о том, чем и как он повлиял на культуру в целом (а он таки повлиял). Я же, пожалуй, кратко расскажу о том, как он повлиял лично на меня – и как человека, и как, извините, писателя.
Мамлеев привил мне вкус к пристальному вглядыванию в самую обыкновенную и скучную, казалось бы, реальность, привычно окружающую нас. Он открыл мне, что можно находить
Но есть еще кое-что, может быть, самое главное. Мамлеев своими рассказами буквально вдохновил меня на то, чтобы начать собственные маленькие эксперименты в области художественной прозы. Я прочитал его – и сам захотел писать. Что-то включилось, какой-то переключатель щелкнул. И тут можно долго мямлить насчет того, что «это для меня чрезвычайно ценно» и т.п. – думаю, не надо ничего такого говорить, вы и так все понимаете.
Я уверен, что подобные слова могут сказать или написать очень многие писатели и поэты – как состоявшиеся, так и со временем забросившие это малоперспективное дело. Наверное, никто так мощно не повлиял на все наше литературное поколение (людей, в молодые годы заставших крушение СССР), как Мамлеев.
Я был лично знаком с Юрием Витальевичем, он был очень добр ко мне. Никогда этого не забуду.
Его ранние рассказы и роман «Шатуны» я считаю шедеврами мировой литературы.
Прощайте, Юрий Витальевич. Теперь мы остаемся без вас.
Вечная память.
Александр Проханов
Когда молодым человеком я вошел в этот легендарный эзотерический кружок, кружок сумасшедших, наркоманов, полхвов, в центре которого был Мамлеев, я вкусил всю силу его преисподней.
Юрий Мамлеев входил в компанию, в дом, доставал рукописи, именно рукописи, и читал свои рассказы. Мне они казались чудовищными. Он срывал табу советской морали, он срывал табу общечеловеческого. Но всегда сквозь эту тьму мне мерещился лазоревый свет. Очень часто его мистический порыв возносился вверх.
Он не выдержал этого странного полудиссидентского существования, и уехал в США, а потом во Францию, где получил признание, возможность печататься. Когда Мамлеев вернулся, у него появилось ощущение России предвечной. Он создал философию духа России. Носителем этой России выбрал, как ни странно, Есенина. Это только кажущееся противоречие. Лазоревая предвечная Россия Есенина и Россия Мамлеева, как ни странно, близки.
Мамлеев уходил очень тяжело, в мучениях. Но сквозь вот эти последние бреды он все равно думал и говорил о своей незавершенной горней работе, о «Вечной России»…
25.10.2015, 6128 просмотров.
