Поэтика победителя
14 апреля в любимой всеми «Улице ОГИ» прошла презентация книги Максима Амелина «Гнутая речь» (БСГ-Пресс, 2011). Вроде бы, прошла и прошла: презентацией очередной поэтической книги сегодня мало кого удивишь. Однако хочется всё-таки поподробнее: во-первых, потому что полагаю выход представительного тома Амелина событием в истории современной словесности. Причём, событием не сиюминутным — последствия его ещё долго будут ощущаться в истории нашей литературы. А во-вторых — просто хочется искренне порадоваться за друга и коллегу по цеху.
Порадоваться, и вправду, есть чему. Четырёхсот-с-лишним-страничный том, вышедший аккурат к сорокалетию поэта. Под одной обложкой оказались собраны, насколько я понимаю, все актуальные на настоящий момент для Максима стихи + объёмистый корпус статей + кое-какие переводы. Это и вправду роскошный подарок, однако не только (и не столько) юбиляру, но — прежде всего — всем нам. Сколько-то лет назад, откликаясь в «Новом мире» на предыдущую книгу Макса, «Конь Горгоны», я высказывал предположение, что три его вышедшие на тот момент сборника образуют некую трилогию, связанную общим сквозным сюжетом, и в таком виде рано или поздно будут изданы под одной обложкой. Реальный выход книги это предположение опроверг: стихи там расположены не по сборникам, а в хронологическом порядке. И удивительное дело: много лет любя творчество автора, зная практически всё, вышедшее из-под его пера, я по прочтении этой книги открыл для себя некоего нового Амелина. Хронологическая последовательность придала книге иной внутренний сюжет — более интимный и личностный, что ли. Потрясают даты под стихами: работа над некоторыми из них длилась едва ли не с дюжину лет. Имеющие удовольствие знать Максима лично не усомнятся в том, что именно так оно и было: стихотворение жило своей потаённой жизнью, созревало, мудрело и взрослело вместе с автором — и в какой-то момент оказалось выпущено на волю. Про такие тексты невозможно сказать, что они «написаны» или «сочинены». Эти стихи слагались — в старинном и самом возвышенном смысле этого слова.
За Максом давно и прочно утвердилась репутация любителя поэзии «осьмнадцатого века», радетеля за незаслуженно забытых стихотворцев не самого первого ряда. Это всё и вправду так: достаточно вспомнить о злосчастном графе Хвостове, воскрешение которого состоялось в наши времена исключительно благодаря усилиям Амелина. К сожалению, это может привести к некоей аберрации взгляда на его собственное творчество. Мне уже доводилось сталкиваться с критическими высказываниями, в которых утверждалось, что Амелин попросту развивает некие заглохшие, либо считающиеся тупиковыми направления отечественной поэзии. Это в корне неверно! Просто он относится к отечественной словесности как рачительный хозяин, уверенный, что со временем всё может пригодиться. Да, наша поэзия перенасыщена блистательными именами, которые у всех на слуху, но многие замечательные стихотворцы — в силу личной органики, отсутствия пробивных качеств либо несчастливого стечения обстоятельств — остаются недооцененными и непрочитанными. С этой несправедливостью Максим сражается как истый рыцарь, однако собственные его стихи ориентированы не на реанимацию неких заглохших маргинальных ветвей, но на развитие традиции в целом. Попытаюсь вкратце сформулировать свою мысль.
С недавних пор понятие «традиционалист» в поэзии стало едва ли не ругательным. Или, как любят говаривать представители т.н. «экспертного сообщества», синонимом «эстетической глухоты и невменяемости». Смысл этой позиции сводится к следующему: все «наилучшие слова в наилучшем порядке» уже сказаны. И, в силу этого, они мертвы. Попытка говорить этими «мёртвыми» словами есть, по сути, попытка гальванизировать труп. Подлинная поэтическая речь осталась в случайных оговорках, проборматывании, речевых подарках, подслушанных в толпе. Либо — в бесконечном метафорическом изощрении авторского видения, превращающем стихотворчество в занятие сугубо герметичное.
Отчасти всё это верно. Верно, что слова от многократного употребления стираются — но неверно, что они умирают. Отмирает некий комплекс смыслов, который был связан с лексической оболочкой слова. Рано или поздно, с пониманием этого сталкивается вменяемый стихотворец. И тогда он встаёт перед выбором: либо отказаться от кажущихся умершими слов, либо попытаться воскресить их в собственной практике. К прискорбию, эпоха постмодернизма оказалась де-факто эпохой капитуляции. В качестве непререкаемой аксиомы было признано, что всё, имеющее какое-то отношение к классической традиции, для «актуального» стихотворчества непригодно. Любые стихи, обладающие внутренней опорой на эту традицию, будут восприниматься как чудовищный анахронизм. Это, повторюсь, позиция капитулянтская — говоря высоким слогом, она является частным случаем капитуляции упорядоченного космоса перед энтропией. В самом деле, куда как просто, не обладая талантом и волей к продолжению традиции, декларировать, что она умерла. После такой декларации можно даже считать себя отцом-основателем некоей новой традиции — положение почётное и вполне комфортное.
Иная позиция заключается в продолжении этой, на первый взгляд, лежащей мёртвым грузом и никому не нужной, традиции. Занятие это тяжкое и неблагодарное — однако мне уже доводилось писать, что в поэзии движение по линии наибольшего сопротивления есть единственно честный путь. «Гнутая речь» Амелина развивает именно эту линию. На первый взгляд, она составлена из привычных кирпичиков, основанных на классической традиции — однако все они помещены в некие иные, более сложные отношения друг с другом. Каждое стихотворение обладает буквально физически ощутимой внутренней динамикой — и от этого оно не теряет своей внятности, классической прозрачности. Даже странноватый, восходящий отчасти к блаженному осьмнадцатому веку, а отчасти и древним грекам синтаксис выглядит неимоверно убедительно. Более того — свежо и ново! И в этом смысле поэтика Амелина — прежде всего, поэтика победителя. Наиболее серьёзная на сегодняшний момент альтернатива многоглавой гидре «актуальной поэзии».
Но вернёмся к презентации, с которой всё начиналось. Макс читал здорово: внятно и увлечённо. Он явно устал, но читал на удивление много — очевидно, сработала какая-то внутренняя пружина, и до тех пор, пока она полностью не распрямилась, действо требовало продолжения. Зал был набит — и набит людьми явно неслучайными. Слушали тоже здорово: без излишней ажитации, вдумчиво, едва ли не торжественно. По окончании чтения продолжили, как водится. Праздник состоялся.
Виктор Куллэ
Мнение редакции сайта может не совпадать с мнением автора статьи.
03.05.2011, 5485 просмотров.
