О поэтическом театре Германа Лукомникова и о запредельном
Жан-Жак Руссо, был, как известно, не только писателем, но и композитором. В кафе «Жан-Жак» прошел вечер Германа Лукомникова — поэта и исполнителя своих стихов. Иногда он тоже композитор: когда поет или выпевает в роде мелодекламации свои стихи. В любом случае, стихи Лукомникова нуждаются в исполнении Лукомниковым. Это не значит, что они совершенно теряют свое поэтическое качество, будучи просто напечатанными. Некоторые стихи, двустишия, палиндромы, скажем, можно досыта прочесть глазами, безо всякого исполнения — Лукомниковым или собственным голосом. Но это будут все же другие стихи, нежели те, ч то мы услышали в «Жан-Жаке».
А некоторые стихи и не прочтешь. Особенно запомнились такие моменты: стихотворение со строчкой «из звуков, для которых нету бук (ы)в»; стихотворение, завершившееся тем, что поэт с театральной свирепостью кинулся в публику, но благопристойно избрал жертвой Николая Байтова, которого подобным точно не удивишь; стихотворение, читаемое неслышным шепотом; стихотворение, которое исполняется как импровизированный монолог поэта перед публикой на тему того, где пределы (данного) стихотворения.
Такие «тексты» напоминают, конечно, опыты композиторов XX века — Кейджа, затравщиков хэппенинга и других. Есть и тексты из букв и без кавычек, которые, напротив, обрастают литературными ассоциациями — Крученых, соцарт (даже соцарт!), sound poetry, Лианозово, Всеволод Некрасов. Расположение текста на бумаге, интересовавшее Некрасова как часть поэтики, — это вовлечение двухмерной пространственной среды листа в стихотворение. Исполнение Германом Лукомниковым своих стихов в небольшом зальце «Жан-Жака» с зеркалами на красных стенах — это вовлечение трехмерной пространственной среды в текст (или не-текст). Неслучайно поэт попросил в середине вечера убрать стоявший перед ним стол. У Некрасова — визуальный эффект. У Лукомникова — сложный пространственно-временной эффект, сходный с исполнением музыкального произведения. Например, оперы Жан-Жака Руссо «Деревенский колдун».
Опера XVIII века без декораций, без телодвижений певцов, без их облика — не жила. Это был музыкальный театр, а не просто музыка. При этом такая опера часто прибегала к pasticcio — пастишу, присвоению чужих арий. Так случилось, что незадолго до выступления Лукомникова в «Жан-Жаке» я побывал на вечере Оксаны Васякиной и Вадима Банникова в некрасовской библиотеке. Банников ориентирован на чужое слово. Его стихотворения — комбинации обрывков шума слов, исходящих от разных адресантов. У Лукомникова тоже во многих стихотворениях происходит уловление чужого слова, он озвучивает сказанное другими голосами — не литературными, или не только литературными. Кьеркегор, Арто, эпиграмма Чуковского или расхожая фраза, ставшая междометием. Можно перечислить десять отличий поэтик Банникова и Лукомникова, и это не задача на смекалку, разница до контраста явная; но дело в другом: Лукомникову дорога чужая интонация, не чья-то конкретно, а вообще речевая, которую на бумаге не всегда передашь конвенциональными знаками.
Герман Лукомников заполняет трехмерное пространство своим «перформансом», исполнением стихов. Это пространство звуков, слов, движений. Но если Лукомников рассуждал (на самом деле — исполнял некое произведение по заранее заготовленному тексту, хотя, может быть, и это — иллюзия и провокация) — рассуждал на тему границ поэзии, меня, как слушателя стихов,
О нет, это не вопрос о несчастном «простом человеке», которому показывает-де язык современное искусство. Это вопрос только эстетический, который занимал меня, когда Герман исполнял свои прекрасные тексты и не-тексты, или прекрасно исполнял свои тексты и не-тексты. Это вопрос о теле поэта и его действа в реальном пространстве и в отношении этого тела, этого действа к другим телам, физическим и органическим. Вопрос, скажу очертя голову, онтологический — о степени реальности происходившего. Еще о зеркалах. Зеркала на красных стенах ласкали мороком повторной трехмерности. Это была прямая трансляция происходящего. Вообще зеркала в «Жан-Жаке» хороши мнимым увеличением помещенья — зальце-то маленькое. Зеркала не видят. Они — физические тела, они отражают. И они отражали Лукомникова, Байтова, Нугатова, Звягинцева, Данила и Юру — «Культурную инициативу». Своими вполне физическими рамками зеркала как бы создавали эти самые рамки перформанса, поэта как тела, выступления как действа и коллективного адресата как множества тел. Нам очень нужны эти зеркала. Иначе подхваченная на улице или в книге, прошедшая через творческую поэтическую рефлексию речь столкнется с произвольной речью, иногда, кстати, доносившейся из-за стойки, по каким-то застоечным поводам. Или с текстом меню на стене. Но так уже было, когда список вин воспринимался князем Вяземским как стихотворение. Проблема коллизии, видать, не новая. Эстетического решения ее я не знаю.
Александр Мурашов
05.03.2017, 5394 просмотра.
