Дополнительно:

Мероприятия

Новости

Книги

20-е Жан-Жаковские чтения. Анна Аркатова

Блондинка в экзистенции             

Краткий разбор с поиском культурологических определений

1

Поэзия Анны остросовременна. Как по форме (словарь, рифма, строй), так и по содержанию (антураж, сюжет, героиня). Она насыщена сегодняшними приметами повседневности. Здесь встречаются принтер, сайт, флешка, искусственное зачатье, теплоизоляция, изолента, рапид, кино, сериалы… Рифма лишена регулярности, перекликаются «гильза» и  «польза», «потерять» и  «умереть», «носиком» и  «восемьдесят», или — более изощренный случай — «берется ж за…» в конце одной строки отражается в  «…зажигалку“ в начале следующей, чтобы этот подразумеваемый “-заж-» наконец совпал с окончанием ( «пейзаж») в конце следующей за ней. Впрочем, рифма может также и вовсе исчезнуть, дразня читателя значимым отсутствием. Автор легко переходит с размера на размер, обрывает или растягивает строку, употребляет весьма разговорные обороты (и заплывы по ходу лодочные, показали фильмец), не брезгует нецензурной лексикой (не цитирую) и легко взмывает к буквальным и откровенным высказываниям (как любовь велика).

Даже ностальгия, которая возникает, когда нежное плечики звучит вместо заменившей их уже, по-видимому, навсегда, вешалки, вызвана не сожалениями о беззаботности, которой, по-видимому, и не было, а свойственным нашим современникам тревожным ощущением быстро убывающего времени.

2

Героиня Анны Аркатовой — блондинка. Причем мыслящая. По крайней мере, временами. Ее ежедневные заботы и переживания узнаваемы не менее чем реалии: наблюдает девушка впервые / как уходят клетки стволовые. Наблюдать это никак невозможно, сказал бы придирчивый биолог. Но подмена, которую легко могла бы совершить читательница глянца, без особой вдумчивости использующая «стволовые клетки» в качестве синонима к молодости, создает все ту же продуманную небрежность, которую можно считать устойчивой приметой индивидуального стиля. И стиль этот принадлежит автору, которому удается, начав с мелких деталей и частных переживаний, подняться до экзистенциальных проблем.

О том, что от низкого до высокого один шаг, известно и лирической героине, самой блондинке. Она не без горечи иронизирует над тем, кто примет ее  «малость» за чистую монету.

* * *
нужны стихи и как-нибудь  одеться
такое видишь маленькое сердце
всего лишь две позиции активны
ну не противно?
а между тем пока стихи скликаешь
пока штаны по цвету подбираешь
пока кружишь от этого к тому
весь мир в него зайдет
по одному

Сама же эта горечь отсылает нас к традиции романтической литературы. Вспоминается и блоковский Пьеро, истекающий клюквенным соком (есть прямая аналогия: и капал сок как будто сок томатный), и клоун из стихотворения Волошина «В цирке», посвященного Андрею Белому: И на гипсовом лице / Два горящих болью глаза. Героиня аркатовской лирики — несомненная наследница этой линии, безмозглая и претенциозная на первый взгляд, глубокая и ранимая на второй. Однако она не была бы созданием эпохи постмодернизма, если бы на этом открытии все и заканчивалось.

Но нет, она вполне способна проделать и обратный путь: от глубины снова вернуться к фарсу или вообще спрятаться в полунамеки, как, например, в длинном повествовании о дружеской вечеринке «Случай на даче», которое определенно содержит сатирические ноты (Лена тиха и улыбчива, в маленький ротик / тесно кладет баклажан, вынимает блокнотик), перемежается частушечно-пародийными вкраплениями застольной лирики и неожиданно замыкается: нам постелили — но мы уже не ночевали.

Смысл этой строчки никак не складывается из смысла составляющих ее слов. Он намекает на какие-то иные, дополнительные смыслы, которые могли бы сложиться из идеи отказа от предложения, слишком позднего часа, желания уйти из привычной обстановки… Этот дополнительный смысл, пожалуй, тоже вписался бы в романтическую парадигму, но в том-то и дело, что автор нам на него только намекает, до конца его не выдавая и даже ни на чем не настаивая, оставляя нам полную свободу выбора: замечать этот там и сям мелькающий смысл или нет; или остаться на переднем плане, где эти зарисовки и размышления вызывают лишь улыбку и приятное чувство узнавания.

3

В целом некоторая непричесанность этих стихов напоминает о тех парикмахерских ухищрениях, которые требуются, чтобы создать эффект элегантной небрежности.
Они кажутся буквальными и даже бытовыми зарисовками (Наш отель в Лиссабоне мы выбирали в центре, / Оказалось в центре это кромешный мрак), на деле же представляют собой (если не всегда, то часто) сложные метафорические построения.

В стихотворении «вот что делаю я, раз уж не делаешь ты…» пурпурные чернила принтера ассоциируются с кровью роженицы, а процесс распечатывания (Чего? Стихов ли, документов?) намекает на последующие роды. Это описание не событий, а впечатлений: своебразный постмодернистский импрессионизм. С учетом этого ждать постоянной буквальности не приходится. В том же «Отеле в Лиссабоне» упоминается чаек рыночных травленый пересвист. Если о значении «травленого» еще можно строить догадки (возможно, нежелательных чаек травят или же звук «вытравлен» в пространстве ночи), то насчет «пересвиста» каждый, кто слышал чаек, вправе усомниться: чайки, как известно, не свистят. Но свойства и смыслы здесь легко смещаются от одного предмета к другому.

Так, в  «Перелете» привычная, банальная метафора «родина = мать» утрачивает банальность, будучи раскрытой в неожиданно физиологическом аспекте. И если не проглотить «Перелет» в один присест, то выяснится, что каждая строка нуждается в дешифровке, но при этом окончательному разгадыванию не поддается.

Может, я недостаточно долго еще прожила
чтобы буквами air с перекрашенного крыла
неустанно смотреть на квадраты полей, ручейки огней
и совершенно не думать о ней

В этой (первой) строфе «о ней», как мы догадаемся из дальнейшего, означает «о родине». Слово это, набившее оскомину еще в советские времена, стыдливо не произносится, заменяясь местоимением. Но останется открытым вопрос о том, почему по прошествии прожитого времени должна быть обретена способность к взгляду столь же бесстрастному, как взгляд неодушевленного… не предмета даже, а знака: букв «air». Можно, например, построить свои размышления на оппозиции «живое-мертвое», тогда «недостаточно долго прожила» это, собственно, эвфемизм к  «не умерла» или аналог высказывания «я слишком жива для бесстрастности».

Когда мы перейдем ко второй строфе, вопрос возникнет уже внутри метафоры: если я люблю родину, как мать, то я, вероятно, ребенок, который в матери нуждается. Возможно, даже грудной младенец. Но что означает ненарушенный «аквариум внутриутробный»? Матку, сохранившую амниотическую жидкость после выхода младенца на свет? То есть родину, которая остается «ненарушенной», несмотря на убытие одного из ее жителей? Но почему это должно мешать разрыдаться этому жителю?

может быть я младенец, уложенный так подробно
на твоем животе, что аквариум внутриутробный
не нарушен — все родственно, в фокусе плавает грудь
не разрыдаться — только всплакнуть

В первых двух строках третьей строфы речь пойдет определенно о взрослой женщине (ведь младенца заподозрить в цинизме никак нельзя), а потом нам снова предстоит вернуться к образу младенца, который знает разницу между материнским молоком и искусственным, и одновременно предположить, что «стыковка» — это приникание младенца к материнской груди, короткое свидание с родиной:

так о чем это я заподозренная в цинизме
говорю о любви или все-таки об отчизне
об искусственном вскармливании ценности молока
как стыковка моя коротка как любовь велика

В итоге, памятуя про Лиссабон и Хаймбах, можно предположить, что героиня проводит много времени за границей и редко возвращается на родину, но изыскание окончательных смыслов, вполне в духе постмодернизма, автор оставляет на усмотрение каждого отдельно взятого читателя, оставляя ясность лишь в чувстве — любви и недостаточного для ее осуществления времени.

Если такое стихотворение, повторюсь, не воспринимать целиком как нерасчленяемый интроект, а начать анализировать, эта интеллектуальная работа может оказаться непосильной и вряд ли принесет удовлетворение. Задача здесь только ставится, но не разрешается. В целом это та же эстетика, в которой сценарист Стивен Моффат написал последний сезон британского сериала «Шерлок». Кстати, многие из стихотворений отлично визуализируются в этом стиле.

Они также хорошо слушаются в Жан-Жаке на Никитском (где проходил 21 ноября 2016 года вечер Анны Аркатовой), и читаются самостоятельно, например, в ее новой книге «Стеклянное пальто» (М.: Воймега, 2016). Хорошо сочетаются с устрицами и белым вином.

Ольга Сульчинская

Жан-Жак 

02.04.2017, 4251 просмотр.




Контакты
Поиск
Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций

© Культурная Инициатива
© оформление — Николай Звягинцев
© логотип — Ирина Максимова

Host CMS | сайт - Jaybe.ru