Дополнительно:

Мероприятия

Новости

Книги

Презентация книги Сергея Гандлевского «Ржавчина и желтизна» (М.: Время, 2017)

 

«Ты не поверишь – всё сбылось…»

 

Это была странная презентация. Для начала — не оказалось презентуемых книжек. Почти. У меня-то своя ещё с non/fiction, и не только у меня, судя по образовавшейся очереди за автографами, но некоторые из собравшихся явно недоумевали. «У них в издательстве инвентаризация», — объяснил в конце автор, и это замечание на редкость точно вписалось в его стилистику, как и весь быт «Дачи на Покровке», жизнь как она есть — жужжание кассового аппарата, таинственный сифон, попискивание младенца где-то в задних рядах. Рядов было немало, немало и знакомых лиц, ещё больше — незнакомых. Для автора, видимо, тоже, что определило выбор жанра этого вечера: только стихи, половина из старых и половина из новых. Никакой прозы или эссеистики, планировавшейся изначально/только для своих/в расчете на более узкий круг. А учитывая характерную для С. М. плотность поэтического текста, к концу вечера разве что стены не резонировали в ответ на каждую новую строфу.

Прочитано было, если верить С. М., сорок стихотворений. Наизусть. Своеобразное подтверждение того, что каждое слово стоит на своём единственно возможном месте. Книжка была открыта единожды, в самом конце вечера, на предпоследнем тексте про бедного рыцаря. «Мне показалось, что я сбился. Но нет», — прокомментировал автор. Читать ему нравится, «ещё не скучно», говоря его собственными словами. Интересно, что я не помню, чтобы он хоть раз читал свои стихи на семинарах, куда я бегала к нему в самом начале 2000-х и куда он щедро приводил друзей (тем более радостно было увидеть многих из них в зале) и не менее щедро делился любимыми стихами: то вытащит что-нибудь не слишком известное из Набокова, то из Георгия Иванова, то из Льва Лосева, небольшой статьей которого в переводе Тамары Казавчинской открывается «Ржавчина и желтизна», выходу которой был посвящен вечер. У названия отдельная история: его придумала переводчица Клаудия Скандура, подготовившая итальянскую книжку С. М., а он настолько оценил её находку, что еще на презентации  «La Ruggine e il Giallo» пообещал назвать так же вышедшую позже книгу на русском.

Первую часть вечера составляли стихи сплошь «хрестоматийные», без которых не обходится ни одна антология. «Вот наша улица, допустим, Орджоникидзержинского…»? Пожалуйста. И синий, с предисловьем Дымшица, / выходит томик Мандельштама[1]? Да бога ради. «Устроиться на автобазу…»? Получите и распишитесь. «Так любить, что в лицо не узнать…»? Несомненно. «Стоит одиноко на севере диком…» — куда же без него? А самым первым прозвучал текст, который самым первым же ещё в середине 90-х прочла я. Или даже не прочла, а услышала в компании. Так с тех пор и осталось: Это облако? Нет, это яблоко. / Это азбука в женской руке. И оттуда же афористичное: Есть обычай у русской поэзии / С отвращением бить зеркала. Зеркало в старинном буфете строго за спиной читающего с самого начала перестало быть элементом декора и то и дело рифмовалось со звучащими текстами: разнообразные зеркала и трюмо, с избытком разбросанные по стихам С. М., становились за счёт этой невольной сценографии заметнее и весомее, выстраивались в бесконечную цепочку отражений. 

Вторая часть — без перерыва, поскольку слушатели втянулись и на предложение пойти подышать ответили дружным отказом — состояла из стихотворений 2000-х, из тех, что по две штуки в год в первом номере журнала «Знамя» в качестве новогоднего подарка, и чем дальше, тем интереснее. «Журнальный зал» подсказывает, что совсем не обязательно в первом, но, видимо, ощущение новогоднего подарка сильнее. Эти стихи я уже слышала не все, да и сам автор, чувствовалось, не настолько привычно читает их вслух, иногда даже как будто сам пробует строчки на вкус. Ходасевич, Сенека, Фальстаф, старый князь Болконский — и тут же очень личное, то самое, где «показалось, что сбился»: Я — дядя с левою резьбой, / с повинной головой. / Вот я стою перед тобой, / как лист перед травой. 

Правда, два наиболее запомнившихся мне текста из числа относительно недавних так и не прозвучали. Про очкарика с овчаркой и ещё один, который я бы рискнула отнести к программным, как и прочитанное на вечере Говорю ли с женой об искусстве[2] И раз уж не прозвучал, пусть будет здесь.

***

Признаки жизни, разные вещи —
примус и клещи.
Шмотки на выброс, старые снимки —
фотоужимки.

Сколько стараний, поздних прозрений,
ранних вставаний!
Дачная рухлядь — вроде искусства,
жизни сохранней.

И воскрешает, вроде искусства,
сущую малость —
всякие мысли, всякие чувства,
прочую жалость.

Вплоть до частушки о волейболе
и валидоле…
Платье на стуле — польское, что ли,
матери, что ли?

Зато в финале было отчётливо перекликающееся с ним по смыслу стихотворение про календарь — «Обычно мне хватает трёх ударов…». Почему-то С. М., который, по его словам, специально приберег именно этот текст для завершения вечера, назвал его «оптимистичным» — может, потому, что отсылает читателя в будущее, «в какой-нибудь две тысячи весёлый», а может быть, из-за общего ощущения непрерывности жизни, востребованности каждого её признака, каждой детали, каждого намёка, который когда-нибудь да сбудется.

 

Мария Фаликман

  «Элегия»
  «Вальс»

Дача на Покровке 

10.04.2017, 4328 просмотров.




Контакты
Поиск
Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций

© Культурная Инициатива
© оформление — Николай Звягинцев
© логотип — Ирина Максимова

Host CMS | сайт - Jaybe.ru