30-е Жан-Жаковские чтения. Дмитрий Данилов
Владимира Набокова, как известно, приводило в бешенство многое — о бесивших его больших и малых вещах можно было бы написать весьма интересную книгу — и одним из самых верных способов привести Набокова в бешенство была простота. Если наивный американский студент жизнерадостно заявлял на экзамене, что стиль писателя N прекрасен в своей восхитительной простоте, судьба этого студента была решительно плачевна. Потому что с точки зрения Владимира Набокова такой вещи как что-то прекрасное-потому-что-простое существовать вообще не могло, физически. Вы, конечно, спросите, какое отношение экзаменационный облом неизвестного нам американского студента, приключившийся по вине покойного русского классика где-то в первой половине второй половины прошлого века, имеет к Дмитрию Данилову, который в марте 2017 года на 30-х Жан-Жаковских чтениях проекта «Культурная инициатива» рассказывает, как в московской ночи какой-то человек едет по МЦК и скоро у этого человека все наладится?
Да самое прямое. Набоков умер, студент, возможно, тоже уже умер или состарился настолько, что вопросы прекрасного для него уже абсолютно нерелевантны — а ссора их все летит сквозь пространство, эхом отзываясь в самых разных местах и вспоминаясь в самые разные литературные моменты. И слушая Данилова, вспоминаешь ее особо отчетливо.
Что увидит и услышит совсем-совсем литературно неподготовленный индивид, случайно забредший на вечер Дмитрия Данилова? Нечто диковинное. Сидит большой, серьезного, если не директорского вида человек с большими грустными глазами и ровным, глубоким, спокойным голосом рассказывает о том, как где-то происходит что-то феноменально нескончаемое, а люди вокруг, как загипнотизированные, хмурятся, шеи вытягивают, смеются, вслушиваются вот в это… Какой-то человек бесконечно непонятно зачем лежит в каком-то деревенском доме. Другой какой-то человек бесконечно ездит по ночной Москве на наземном транспорте — в принципе понятно с какой целью, но с такими множественными деталями, что понятность прямо у нас на глазах растворяется в теплом внтуритранспортном воздухе, замещаемая еще поди сообрази чем. У третьего какого-то человека все вообще настолько подробно и бесконечно экзистенциально ужасно, что это вообще не поддается пересказу. Еще какая-то целая толпа людей строит лодку, которая в результате их усилий уже и не лодка, а…. Надо заметить, что при этом большой человек с грустными глазами не допускает ни малейшего «а вот офигейте скорее от того, какие странные вещи и в каком количестве я могу говорить», он в своем удивительном говорении собран и почти что деловит. Как будто все это — сводка новостей или длинная, но необходимая преамбула к самой сути, которая вот сейчас, уже скоро, еще буквально через пару предложений… Обычно так говорят персонажи снов, абсурдистских пьес и телевизионные дикторы в фильмах ужасов, когда зомби уже везде, а эфир еще идет. Конечно, еще есть жуткая разновидность бытовых сказителей — простых горьких людей, обычно женщин, заходящих к вам за солью, присаживающихся на краешек стула со словами: «ох, совсем устала, вот вчера…», — и дальше можно давать затемнение.
Фокус в том, что это не опасно. Совсем. Дмитрий Данилов — не абсурдист и не бытовой сказитель. Уж тем более не телевизионный диктор, пытающийся отвлечь вас от зомби-апокалипсиса. Тотальный ужас бытия в его мире лечится футболом (стихотворение «Переключатель» вообще можно назвать одним из самых психотерапевтических произведений современной отечественной поэзии). В самых абсурдных его пространствах — даже в тех, где фигурирует общественный транспорт — действуют абсолютно человеческие законы. И самое главное: его мир, сколь бы он ни был путаным, мрачным, непонятным и не понимаемым, болезненно-сюрреалистически подробным в своей зернистости макроувеличения — не требует ни бояться его, ни жалеть. Он, кажется, даже не осознает своей формы и фактуры — их гиперосознание можно периодически наблюдать у Евгения Гришковца, именно поэтому у многих людей на него чудовищная аллергия, а вот представить себе чудовищную аллергию на Дмитрия Данилова довольно сложно. Его мир не пытается проникнуть к вам в легкие. Он спокойно говорит: «Я вот такой. Ну, какой есть. Сейчас я подробно тебе об этом расскажу, и посмотрим, что из этого выйдет».
Ни простоты, ни сложности, ни Набокова, ни американского студента. В стихотворениях и рассказах Данилова (которые сложно, но можно различать) элементарность притворяется запутанностью, запутанность — элементарностью, причем делают они это так усердно, что в результате притворство вообще куда-то пропадает, остается лишь эпос. Персонажи Данилова занимаются ровно тем же, чем много веков назад занимались герои Гомера и компании. Они сражаются — пусть всего лишь на футбольном поле, но это чрезвычайно важный, бытийный футбол. Они путешествуют — да, на автобусах, троллейбусах, по МЦК, но Одиссей бы понял и оценил. Они пишут какие-то тексты, произносят речи, постоянно что-то мучительно и увлекательно делают со словами — очень похожие проблемы были у героев скандинавских саг. Даже используемые Даниловым постмодернистские приемы — совсем нехитрые, никак не маскируемые — выглядят в этом мире такими же естественными объектами, как дерево или камень. И стихотворение «Поэт», в котором из шамански повторяемого «я поэт, зовусь я Цветик» весело вырастает целая игрушечная история литературы, на самом деле не такое уж игрушечное. Возьмите любой сборник мифов любого народа — история знает множество очень серьезных случаев превращения людей в цветы.
Мария Мельникова
Жан-Жак,
2017
17.04.2017, 3496 просмотров.
