Сергей Юрьевич Преображенский родился в Москве, был и творил на пиру своего времени почти ровно 62 года и здесь же порвал с ним внезапно и невероятно: лопнул сердечный мускул. Вся его филология (а он был глубоким, тонким, азартным филологом) — продолжение его жадного вкуса к слову, откровениям языка, которые составляли его movable feast. Литературная заслуга его была одна — он был поэт.
Родом он был от Державина и Тютчева, Мандельштама, Ходасевича и Заболоцкого. Он знал, как правильно создается неправильная речь. Преображенский писал много о смерти, она была главной его путеводной звездой в мире, исполненном радости и остроумия. Трагическое, обреченное время, которое он чувствовал органически, будучи всем существом привязан к деталям бытия, искусно и часто так весело играло словом, что мотивы исхода только славили мысль о живом и жизнь мысли.
Теперь его нет. Есть дети, внуки, все любящие его. И три книги стихов. Даже названия их таковы, что все это — о времени и месте: «Мы жили в Москве» (1997), «01» (2001), «Календа» (2012). Принять его уход как факт реальности невозможно и не нужно. Но можно принять его как факт искусства, которое здесь и сейчас.
Ушел из жизни замечательный поэт, большой филолог и чудесный человек Сергей Юрьевич Преображенский. После него осталось три почти незамеченных критикой книги стихов, несколько десятков тонких аналитических статей и долгая добрая память тех, кто его хотя бы раз видел и слышал. И верная любовь тех, кто его знал.
Как поэт Преображенский начинал в годы максимального московского поэтического кипения восьмидесятых, он знал всех, и все его знали. Но ни с какой из возникших в те годы группировок его идентифицировать невозможно: он всегда был сам по себе, шел своим путем. Наверное, именно поэтому его читали незаслуженно скудно: он действительно стоял с милой родиной на параллельных перронах — не на том, где раздавали призы и гранты. И ничуть этим не смущался, зная, что прав.
В науке так не отсидишься. Поэтому он писал статьи, которые невозможно было не заметить, задавая себе и коллегам самые сложные вопросы — из тех, что большинство обычно оставляет на потом. Натура поэта сама давала ему ответы: не умея писать стихов, многое в его статьях невозможно понять, каким бы образованным лингвистом и литературоведом ты ни был. Преображенский был и тем, и другим, и третьим. В этом секрет особой привлекательности его поэзии — не глуповатой, но написанной умным и образованным человеком; его филологии, позволяющий видеть и понимать поэзию, а не использовать ее для своих меркантильных целей.
Его очень любили на научных конференциях: он действительно очень много знал, и поэтому всегда задавал докладчикам массу вопросов. Не для того, чтобы показать, что знает, а чтобы помочь аудитории. Эти вопросы, которые вели всю конференцию, были не просто вдохновенной работой — они и были самой конференцией в полном смысле слова, ради них, сами того не понимая, многие из нас приходили и приезжали туда, где ожидался Преображенский. А он, особенно в последние годы, успешно путешествовал по научным собраниям в разные города и страны.
Он успел поработать в разных местах и на разных должностях. Но всегда прежде и больше всего был настоящим филологом, то есть человеком, профессионально знающим и именно поэтому любящим слово. Причем не только русское, но и польское, и украинское. В его анкете на сайте Университета дружбы народов, где он последние годы работал, в нескольких графах написано: «Преподаватель не заполнил». Значит, собирался жить. Впрочем, и продолжает — в наших благодарных любящих сердцах.
Внезапная смерть Сергея Юрьевича Преображенского поразила всех, знавших его. Не могу сказать, что он был достаточно оценен в поэтическом круге, хотя принадлежал к центральным движениям независимой московской поэзии (вспомним хотя бы публикацию Преображенского в легендарной антологии «Граждане ночи»). Однако всякий разговор с ним, всякий спор с ним — а он был человек доброжелательный, в лучшем смысле остроумный, но очень принципиальный — открывал некое новое смысловое пространство.
Среди современных поэтов немало профессиональных филологов, каждый из них выстраивает взаимодействие данных ипостасей внутри себя
В дискуссии в рамках проекта «Речевые ландшафты» Преображенский говорил: «… Я начну с простой вещи: писатель, говоря „язык“, имеет в виду совсем не то, что разумеет под этим словом лингвист. Для писателя язык — это собственно лексика. Не случайно был упомянут Мандельштам, который, конечно, работал в сфере лексики. Его техника — это техника сложных семантических сочетаний. Нормальный поэтический взгляд на язык как средство для создания смыслов.
Для лингвиста же лексика, если проводить аналогию с живым организмом, это кожа и мясо языка, то есть наиболее рефлексивная часть организма, а язык это некий скелет, каркас, то есть грамматика, лежащая на более глубоком уровне.
И в этом смысле не надо переоценивать воздействие литературы на язык. Потому что кому же придет в голову менять грамматику, создавать новую… Был один великий человек (Осип Эмильевич сказал о нем, что он, как крот, прорыл в языке ходы не на одно столетие) — Велимир Хлебников, который создавал свою собственную грамматику на основе корневых потенций русского языка».
Эта, возможно, консервативная, но очень выстраданная и чёткая позиция оставалась его credo. В какой роли бы он не выступал. Язык или речь могли быть героями стихов Преображенского, но отнюдь не единственными:
* * *
Слегка прожаренной манной
Закатная сыпалась высь.
Будто осколком тумана
По холодному горлу прошлись,
Будто качнулся мостик
Мельничным колесом,
В яузской злой коросте,
В выползке света косом.
Матовое качанье
Ленточных этих вод…
Патовое молчанье —
Плановый переход
К взрывчатой и законной,
Конченной и немой
Жизни твоей коронной,
Вечный герой не мой,
К той, где косые тени
Режут высокий свет,
Где, по определенью,
И оправданья нет,
Где от тебя ни звука,
Как ни ори в простор.
Но входит к тебе без стука
Каторжный разговор.
Некогда всеблагими
Вызванный на допрос,
Что ж ты в огне и дыме
Слова не произнес,
Что ж ты не вышел, падла,
Что ж ты молчал, как вор,
В год, когда вправду падал,
Твердо блестя, топор.
Будешь закатной теме
Предан, герой не мой,
Перестоявший время
Великолепный немой.
У Сергея Преображенского вышло три книги стихов, которые мало кто видел. Надо бы собрать всё и издать. А самого Сергея Юрьевича до чрезвычайности будет не хватать всем, кто его знал.
02.07.2017, 4778 просмотров.
