ЗАО ци
Начнётся цирк, взлетит дракон,
Глаза в глаза с последним рядом,
Одним воздушным языком.
«Однажды маленькая сталь
Моей души, твоей булавки
Вздохнёт и лопнет пополам
И пустит волосы на волю.
И все увидят: ты сияешь».
СЗАО ци
Сестра, ты слишком неодета.
Мужчины ценят голый хвост,
Они плывут, а ты им веришь
В любой потерянной реке.
На то река. Куда нам, рыбам,
Серёжки с неба подбирать.
Чем больше сброшено одежд,
Тем больше косточек по краю.
САО ци
Твоя бумажная судьба
Совсем как рельсовая почта,
Мечта любого колеса.
Ты руку в город запустил,
А там счастливое печенье:
Шпалоукладчик номер ноль
Пять тысяч триста девяносто.
Газеты, чай, мосты, каналы.
СВАО ци
Одна литовская актриса
Играла князя, но не тьмы.
А сверху лучник шестипалый
За ней смотрел и говорил:
«Летит стрела, летит перчатка,
Висит случайная луна,
По небу всадник с папиросой
Кого найдёт, к тому спешит».
ВАО ци
Мин херц, московскому трамваю
Ты сообщил пушистый ход,
Чтоб легче бабочкам селиться
Во всех матросских животах.
Ступайте в город штилевой,
Думкрахт, Три рюмки, Елифант,
Апостол Павел, Безбоязнь,
Орёл, Журавль стерегущий.
ЮВАО ци
Есть средиземные народы,
Их любят умбра и краплак,
И тюбик цинковых белил
На Стронциановой дороге
Изнемогает от жары.
Не плачь, ты просто перегрелся,
Я принесу тебе лекарство —
Волконскоит.
ЮАО ци
«Привет, Подольская, — кричит Серпуховская, —
Мы отличаемся по лику, по гурту,
По форме станции, по имени вокзала.
Вчера вот этот торговал внутри меня,
А я лежала, равнодушие хранила.
Сегодня пятница, все ловятся на хлеб,
Идут по зеркалу, ресницы достают,
Снимают джинсы, надевают ноги».
ЮЗАО ци
Бобра засунули в бобровник,
И двое пеших в бобровицах
Держали бывшего, который
Желал побега по трубе.
Смотрите, офисные бляди,
Как можно запросто винтом
Вокруг Траяновой колонны
В абьюзе, в юности, давно.
ЦАО ци
Стоишь одна, раскинув руки,
Как иероглиф «голова».
Случайных черт бывает много,
А у тебя сегодня две,
Скосив глаза, ты их увидишь.
Сейчас луна подбросит блин
И на плечо опустит руку:
«Пройдёмте, Лиза Сандунова».
* * *
Вот мы с тобой стоим на реке Янцзы
Тёмный тягучий ил на дне у реки Янцзы
Золотая пыль на волне у реки Янцзы
Вежливый свет
Хорошо стоять просто так на реке Янцзы
Ничего не делать, просто стоять на реке Янцзы
Журавли кланяются друг другу у вод Янцзы
Красные рыбы стоят в тростниках Янцзы
Лотосы цветут на реке Янцзы
На руке Янцзы
Изумруды гибкие золотые кольца живой металл
Там вдалеке
Реки сковал лёд
Там птичий, свиной грипп
Солнце увидишь раз в год
С неба страшный упал
Астероид
Новый Тунгусский метеорит
И последнее дерево выкопавшись из земли
Всё бежит за последним поездом, всё машет ему рукой…
А мы с тобой стоим на светлой реке Янцзы
Растворяющейся в синеве синей реке Янцзы
И наблюдаем, как буйвол пьёт из реки Янцзы
Небесное молоко.
* * *
В Китае пахнет
В Китае обитают гномы
Едят сиреневую пыль
В Китае мал автомобиль
Кот ядовит внутри пластмассы
Бегут учёные колбасы
Сдаваться в инородный дом
В унылом ужасе своём
Но мы в Китае ищем деда
Который в детстве нас не предал
Вот он средь мраморных берёз
Кусает волчий хвост
А я, плохой внучок, проворен,
Сломал в тележке нужный шкворень
И вместо факела принёс
Детальки от колёс
На склоне выжженного сада
Сказала бабушка: Не надо.
Шипя сошёл с крестом во мрак
Пылающий казак.
* * *
И луну тоже изобрели китайцы.
Если я китаец — и я в том виновата.
Виновата — отвечу: в праздник третьего марта,
лишь луна пройдёт Сокольники в жёлтом танце.
Ай, луна-луна, стеклянная наша кукла,
ты уже раскалила стебель, уже набухла,
заводные чаинки кружат в чашке неба тёмной,
распустись скорей чайною хризантемой.
Я сижу под луной одна за вечерним чаем.
Мы прощаем, конечно, прощаем, но примечаем,
защищая глаза рукой — примечаем,
обращая песок в стекло, надувая щёки.
Стеклодув тщится — тычинки летят, песчинки,
междометья, пули, огненные частицы,
он ломает рот, путает нитки, лица,
раздувает пир — всем куклам земли на зависть, —
шаровая молния срезает лунную завязь.
Разве я придумала шарики этих молний,
и бумажный компас, и чай бесцеремонный.
Я сижу под луной молодым японским китайцем,
я давно гляжу на весь этот тир сквозь пальцы,
сквозь сожжённые пальцы гляжу, как льётся, бьётся
золотое стекло… режет нити..
Мне всё зачтётся.
* * *
Ты поклонился мне в пёстрой толпе
изыскано,
словно столбик
китайских стихов.
* * *
Ире Васильковой
Проснёшься от ледяного звона
В растерянной тишине:
Волшебный алый персик Ли Бо Расцвёл на твоём окне.
Раскрылся, вспыхнул и затаился,
Прижался спиной к стеклу.
Линь-линь, — звенит железная стынь,
Настраивая пилу.
Линь-линь, — захлёбывается, тонет
Поток на краю земли,
Бьёт хвостом под Тяньцзиньским мостом
За тысячу тысяч ли.
Линь-линь, — заходится жёлто, жадно —
Зуб на́ зуб и лёд о лёд.
А ночь прозрачна, как чёрный шёлк, —
До Поднебесной растёт.
А небо — наше, и радость — наша,
Известны наши дела:
Проснёшься утром — новый цветок
Под корень грызёт пила.
* * *
Семь тысяч зим назад здесь цвёл сливовник.
В нём чинно парковались птичьи рати.
С ним рифмовался маленький чиновник,
классический китаец в синем платье.
Учил синиц. Сидел себе под сенью,
сиял, и от лица его бежали
круги часов, завитые в спирали —
завидно-шёлковых времён растенья.
И облако фарфоровое зрело,
расцвеченное огненной шлеёю,
и в нужный миг раскалывалось белой
прохладой над нетронутой землёю.
Здесь было всё. Хотя казалось — мало.
Послушливый птенец потел в руке,
и ветреное небо отвечало,
о, на чистейшем птичьем языке.
Помедли, беспристрастное светило,
хоть пять минут — за жизнь, за стынь, за стыд
… но в тушечнице вымерзли чернила…
не сад, ну — ветка, пусть она висит.
И ветка мэйхуа, блаженной сливы,
кивает мне разбитой головой
и мнит себя цветущей и счастливой,
прекрасно желтолицей и живой.
* * *
Единственный иероглиф.
Лучшей китайской бумаги
желтеет стопка.
Подумаю о тебе —
тушь засыхает на кисти.
* * *
Луна в реке
с безумным лицом Ли Бо дразнит: достань м
* * *
Семь тысяч зим назад здесь цвёл сливовник.
В нём чинно парковались птичьи рати.
С ним рифмовался маленький чиновник,
классический китаец в синем платье.
Учил синиц. Сидел себе под сенью,
сиял, и от лица его бежали
круги часов, завитые в спирали —
И облако фарфоровое зрело,
расцвеченное огненной шлеёю,
и в нужный миг раскалывалось белой
прохладой над нетронутой землёю.
Здесь было всё. Хотя казалось — мало.
Послушливый птенец потел в руке,
и ветреное небо отвечало,
о, на чистейшем птичьем языке.
Помедли, беспристрастное светило,
хоть пять минут — за жизнь, за стынь, за стыд
… но в тушечнице вымерзли чернила…
не сад, ну — ветка, пусть она висит.
И ветка мэйхуа, блаженной сливы,
кивает мне разбитой головой
и мнит себя цветущей и счастливой,
прекрасно желтолицей и живой.
Единственный иероглиф.
Лучшей китайской бумаги
желтеет стопка.
Подумаю о тебе —
тушь засыхает на кисти.
Луна в реке
с безумным лицом Ли Бо
дразнит: достань меня!
Два бордовых тома роман Сон в красном тереме и
тоненькая книжечка Торговец маслом и фея цветов
Эти книги я спасла
остальные твои книги отдали в букинистический магазин
потому что ты умер
А я держала в руке тонкую тетрадку в клетку
где ты учил меня пекинскому языку
длинная строка повторения иероглифа жень человек
Я пишу эту историю о тебе в память
я смотрю на мои испачканные чернилами пальцы
О вождь кочевья ты широкоглазый тюрок
Как будто множество фарфоровых фигурок
Дворцовые учёные стеснились возле ширмы шаткой
В своих косынках и в своих высоких чёрных шапках
И думают они, что это грубо
Твои две косы и волчья шуба
Но уже написан мирный договор
и уложен в шкатулку цветного лака
И сколько здесь разных учёных чиновников однако
И подушечку пальца ты уже обмакнул в чёрную тушь и приложил
А дальше в этом хрупком царстве всё волшебно
В знак мира ты получаешь ханьскую царевну
Она только что вернулась из кумирни где играла в шахматы
Она выиграла
О вождь кочевья её ведут к тебе служанки и охраняют воины
Она не самая главная принцесса во дворце
но такая замкнутая красота в её лице
Из-под нефритовых шпилек причёски два маленьких ушка
Одета в розовый шёлк
она как будто маленькая городская игрушка
И на лице её таком лепестковом румяна и белила
О вождь кочевья когда ещё с тобой такое было
Комната брачный покой
такой
вазы благовония курильницы свитки со стихами на стенах
И ты и она
вы сидите в ночной одежде
подняв босые ноги на разобранную постель
И маленькая ножка
в крепких смуглых пальцах твоих
толстых немножко
Вышитые туфельки
перетянутые ножки
открылись два золотых лотоса цветка
два нефритовых ростка
О вождь кочевья
на своих руках ты внёс её в открытую повозку
Большой зонт-полотнище натянут над повозкой
Ты едешь верхом
то и дело вскачь коня пуская
Ха́йде Хайде
Скорее в степь
туда где не ждёшь погони
туда где дышат жизнью травы и ходят неосёдланные кони
Повозка большие колёса катится
Скорее скорее
плетью коня
Хайде Хайде Хайде
Но этот город тебе чужой
который тебя не разглядел и не расслышал
и эти дворцы
и эти раскрашенные в красное изогнутые крыши
ты теперь никогда не помянешь всуе
В юрте где она сидит на шёлковой подушке
за столиком низким
разложив перед собой четыре драгоценности
бумагу тушь кисти и тушечницу
и тебя рисуя
О вождь кочевья вождь кочевья
Ты одаришь её детьми и счастьем
а она о тебе напишет книгу
записки на рисовой бумаге
которую привезла с собой
Она о тебе напишет как будто о чуде
и века спустя о тебе узнают люди
Я впервые увидела китайцев на Казанском вокзале в Москве
Это были совсем простые люди
они громко говорили между собой
а речь их была пение
Император не пришёл в цветочный павильон пионов
на берегу пруда.
Она ждала напрасно.
Принесите подогретого дорогого вина
уберите прочь сласти
уберите чашки дорогого рассыпчатого риса
Я буду пить
Алый полог с золотых колец
Ниспадает на карниз немой
Селезень и утка неразлучны
Мне же здесь невесело одной
И она танцует широкими рукавами красно-узорными
Она говорит, она поёт
необычайным голосом
дивного тембра
Она — чудо
её одежда широкая летящая и высокий убор головы,
где переливчатое красное алое узорное шёлковое
Её долгая летящая одежда
белое лицо, чёрные брови, алый рот
Эта одежда, этот округлый убор головы
красота идеальной женщины.
Здесь не место уродству голого тела
здесь не выставляют напоказ мясо женских грудей.
А в антракте она уже он
ест в буфете Таирова бутерброд с колбасой
на русских гастролях
И на сцену снова
и рукава, из которых
могут легко выпорхнуть
воспетые тысячами вышитых тканей
своевольные китайские птицы.
И Таиров, Алиса и Церетели
жадно учат язык
прекрасной условности его канонических движений.
А после спектакля
в обычной прозодежде китайца
синие дешёвые куртка и брюки
он уже снова он
глава патриархальной своей семьи
хозяин своего дома
заботливый отец и супруг
А в «Глобусе» Джульетта
Идеальная Джульетта изнывает от любви
её руки изнывают
её лицо красавицы
её голос голос
Театр замирает и тонет
в звонких словах монолога.
В этом театре не торгуют женским парным мясом
бездарной портовой девки Нелл Гвин,
кичащейся сальной периной
офранцуженного короля.
Представление заканчивается, свечи гасят
Актёр совлекает с себя Джульетту
костюм, парик
стирает румяна и белила со щёк
и становится собой
простым парнем лондонского дна.
Ничего от нежной девушки.
Он резко вертит головой
растрепывая светлую гриву белёсых волос
и взглядывает разбойничьим взглядом подростка
натягивает на свои длинные ноги штаны узкие
застёгивает пряжки на туфлях.
И в обнимку с Уилом Шакспером
прихватив в таверне «Русалка»
бутылку португальского вина
пирог начинённый под завязку наперчённой круто
свининой
и дюжину апельсинов
они углубляются тёмными улочками
тёмными извилистыми кровеносными кишками
города Лондона
они устремляются опьяневшие
в чердачную каморку грязного дома
то и дело припадая друг к другу
жаркими мокрыми губами
Король, пожалуйста
не впускайте на сцену
живую женщину, живую лошадь, живого ребёнка
Не убивайте, пожалуйста,
театр...
* Четверостишие «Алый полог...» в переводе И. Голубева из китайской средневековой
повести «Торговец маслом и Фея цветов» в переводе А. Тишкова.
*
В 1996 г. из КНР пришло сообщение, что на
последний евнух последнего императора Китая. С этой смертью должно было
исполниться древнее предсказание из «Чжоуских ритуалов»: «На поверхности Луны
проступят пятна с её обратной стороны. И мир невнимательно погрузится в хаос».
*
Все четыре иероглифа (
обозначающие в переводе слово «евнух», каллиграф обязан был писать несправедливо
повёрнутыми на девяносто градусов.
*
Если евнух присутствовал при родах — рождался оборотень. Удивительный,
удивляемый или удивляющий.
*
Всю жизнь евнух подвергал опасности каждого, вынимающего своё неподозревающе
женское тело.
*
Одна из лучших современных китайских опер называется «Красавица, смеющаяся над
евнухом». Та, что красавица, медленно теряет то, к чему все мы только приближаемся.
*
В древних трактатах о сексуальной практике евнухов нет описаний, лишь трогательные
схемы. Геометрия необъяснимой любви к одной, одному, двум, трём.
*
В XVII- XVIII веках особенно беззащитно ценными были «северные евнухи»,
похищенные русские мальчики. Чиновники, военачальники и поэты восхищались их
светлой кожей, которую Лин Хутао назвал «выращенной среди снегов».
*
выращивать цветы, скрещенные с фруктовыми деревьями. В «Ханьской истории»
упоминается сад в окрестностях Пекина, «усыпанный твёрдыми и шершавыми
мандариновыми лепестками роз».
*
Если император разочаровывался в своём евнухе — он отдавал его придворному
лекарю, превращавшему всё ненужное — в прохладное, холодное или ледяное.
*
Евнухи всегда отличались способностью к языкам. Чиновник Дэн Ли, близкий друг Ду
Фу, знал японский настолько хорошо, что ему для достижения совершенства особым
указом было запрещено говорить и думать на родном языке.
*
В питании евнухи придерживались основного принципа: пища должна «быть мёртвой».
*
Евнухи, знакомясь с первыми европейскими миссионерами, испытывали «тебя, меня,
его» от странных христианских слов.
*
В эпоху Тан было модно иметь дома маленькую
самое непослушное место. Потом — сюда. Далее — без остановок.
*
В хорошую погоду тела видны кандинские шрамы обезображенного паха.
*
Евнух, отправлявшийся в путешествие по Монголии, тщательно окрашивал в
безопасный белый цвет каждый волосок предстоящего несчастного случая.
*
В одном из залов Исторического музея Харбина висит шаньлу — покрывало из пуха
цапли. Пуховые нити связаны таким непостижимым образом, что евнух, спящий под
покрывалом, чувствовал себя полноценным мужчиной.
*
Когда у евнуха от длительного употребления опиума глаза затягивались кожей, он
превращался в поэта, в теле которого есть несколько органов, называющихся
«неудачными стихотворениями».
*
Appendix 1. Критские евнухи носили просторные одежды со сложной системой
многочисленных карманов, тканевым лабиринтом разросшейся нити дуры Ариадны.
*
Appendix 2. В 1999 г. Lagerfeld разработал для духов «The Great Eunuch» (unisex)
необычный дизайн — маленький флакон плавал внутри изящной бутылочки с водой.
*
В косу старого евнуха вплетали длинную чёрную* ленту (смуглую, буддийскую) с
белым глиняным колокольчиком (непонятным, не звучащим).
* Насыщенность цвета — как у заголовков Men’s Health.
*
Покровителями клана евнухов считались все представители семейства кошачьих, за
исключением снежного барса — совершенного животного со злыми лапками, не
оставляющими следов.
*
Вершиной карьеры любого евнуха становилось прижизненное разрешение вступить в
переписку с самим собой: пишущий соблазнял читающего.
На Бадалинском участке
Великой китайской стены
«Кто на Великой не был стене,
тот нехороший ханец», —
я побывал, и теперь вполне
можно хорошим считаться мне,
даром что иностранец.
Змееподобная проходных
цепь со звеньями башен,
чей примирителен для одних
образ, но, словно удар под дых,
грозен другим и страшен,
нашей Засечной сестра черты,
старше, длинней, упорней,
переползающая хребты,
где лишь из мира не заперты
дольнего щели в горний,
тянется многие тыщи ли
вдоль по всей Поднебесной,
чтоб нечестивые не прошли,
землю отторгнув от неземли
дикой, чужой и тесной.
Вон где-то там я на ней стою,
точки не больше малой,
осознавая немощь свою,
трогаю каменную змею
и не боюсь, пожалуй.
У Безымянного озера
в кампусе Пекинского университета,
расположенном на месте бывшего парка Хешена,
любимца императора Цяньлуна
На берегу Безымянного
озера с остовом плоским
каменного корабля,
где фаворит императора
от казнокрадства и взяток
редкий покой обретал,
и с отражением пагоды
Образования в зыбкой
глади стоячей воды,
надпись из трёх иероглифов,
высеченная в граните
и почервлённая, есть.
— Что здесь написано? — спутницу
спрашиваю, полагая
зуд любопытства унять.
— Здесь? «Безымянное озеро».
— Ладно. А мелких четыре
знака, что слева внизу?
— Имя те три написавшего.
— Имя? Не вижу заслуги
в том никакой, чтобы всем
ведомого подтверждение
вырезать в камне искусно,
имени так и не дав.
Возле императорского трона
в Зале Безмятежности Летнего дворца Ихэюань
Мальчика лет шести
служительниц умелые руки
обряжают бережно и старательно:
шёлковые на ножки штанцы
натягивают золотистого цвета
и рубашечку на тельце такую же
с вышитым спереди в облаках
приплясывающим драконищем, а сверху
распашной напяливают плащичек,
мехом отороченный по краям
рукавчиков колокольчатых, покрывают
головёнку приплюснутой шапочкой, —
так! — и усаживают на трон,
обитый бархатом желтоватым, —
и улыбка растягивается на личике
вширь до самых ушей,
лукаво усмехаются глазки,
но веселье чересчур безмятежное
вскоре заканчивается: взор,
мутнея, стеклянным и оловянным
наливается, суровеют насупленно
брови, ещё чуть-чуть —
и гневом запунцовеют щёки,
отдавать приказания захочется,
войско посылать на врага,
казнить и миловать беззаконно,
подавлять жестоко восстания,
чуждых уничтожение книг
приветствовать, слух настроив
на хвалы угодливых подданных, —
трёх не прошло минут,
как с трона стаскивают властелина
упирающегося, — подходит очередь
следующего за ним, — а ему
на память останется лишь десяток
фотографий отменнейшего качества.
Над водами Хуанхэ
в её верхнем течении
Я однажды невдалеке
от истока большой реки,
что прозрачные воды с гор
шумно вскачь, резвясь как дитя,
катит, глядя сквозь них, стоял
долго-долго, а в голове
проносилась видов иных
пестроцветная разнота.
Вот, юнеющая стремит
змеевидновитой поток
взбаламученных волн слегка
меж холмов красно-ржавых вниз,
чтоб затем чрез пустыню течь,
повзрослев и раздавшись вширь,
и с погибелью разливной
плодородную взвесь нести.
Измождённая под конец,
к устью выдохшись и устав,
по равнинам сонной струёй
желтоватую в море муть
гонит, что житейской вотще
люди мудростью любят звать,
но пока игрива она
и чиста в начале пути.
* * *
Я спал в самолёте «Пекин — Москва»;
проснулся, глянул в окно,
а там, внизу, — пустая Сибирь,
и только волчьи глаза
сквозь дымку вышек огнём нефтяных,
поблёскивая, горят.
Одной извивающейся змее
другая вцепилась в бок:
вдоль каждой в разбросах полуколец
заметны следы борьбы, —
я знаю, там Иппокреной Иртыш
не ставший впадает в Обь.
И сон как будто рукой сняло,
мне виделись наяву
железных и клацающих клыков
желтеющие ряды,
сочащийся медленно липкий яд
с раздвоенных языков.
* * *
А.Ю.
Умнее мы уже не будем,
И лучше мы уже не станем.
Фонарный свет лица ночного
Отцвёл и в сад сошёл за поездом вослед.
Я помню тот китайский парк,
Бордюры из камней, людская лень,
Из кособлоков облака́ над хижинами века,
Цемент плакучий и бензин бессильный.
Под вишнями и яблонями зимними в саду
Лишь проволока растёт стальная.
Сад Конфуция
На этом острове
И в этом городе
Есть храм, что мысленно перенесён с материка
Ворота в нём открыты
И над стеною южной
Над па́рными драконами
Взлетает неподвижно реактивный самолет
Есть двери в нём из сада в сад
Верней, проёмы
И также выходы во внешнее пространство
Там под деревьями бетонные скамьи
И рядом, всего лишь через несколько ступеней
Двор, где сидят соседи за столом
Две-три машины под узловатыми деревьями
И дальше ничем не ограждаемые проходы в город
Где красные огоньки у светофоров и мотоциклов
Ранние сумерки и этот сад
И улица, напоминающая чем-то Москву 50-х
Проёмами между домами
Такая же, точнее, та же вечерняя грязь нежная
И сжимающая тающая лёгкость темноты
Вечерний сад с проёмами дверей
Там двери не изъяты —
Они воздушны изначально
И если кто-то сможет задержаться в них — он станет воздух.
Углублённость китайского зеркала
Мы пробыли в Китае,
как в глубине страницы рисовой
Зачем? Она давно в тебе —
тот жёлтый свет над крышей,
загнутой под солнцем
Та изразцов сырая цитадель
и перелётная библиотека образов
Наносный тончайший слой
еды иной
Там книга углублена, как зеркало.
Ты возвратился с прозрачной рукой
В ней — глубина потерь,
Не старятся в ней трещины её ветвей,
По рамке вьётся печаль
Или лоза изложенья
Что пишет рука зелёного ученика,
Погружённого в быстроту опьяненья.
Листок ивы и тополя Мандельштама вкладывая в книгу Ду Фу
И на пожар рванулась ива,
А тополь встал самолюбиво.
О.Мандельштам
Перед домом твоим в Задонске —
номер 8 по улице К.Маркса
именно потомки листвы этой
а вернее, единственный
лист, ладонью отколотый от ивы той, той ивы и тополя
положены между страницами —
влажен вложен и скрыт
между страницами
биографии века восьмого
танской эпохи
поэта в единственности своей тебе равного
также как эти друг другу скрытые уже от взгляда листки
Бейхай-парк
Хвои сдвоенные иглы
хвоинок парные тела
и острие их окончанья в воздухе
Багровый багор под цвет колонн
окрашенное ведро, лопата
красная
в ветреный день покачиваются
повиснув в воздухе
Телесная граница в воздухе
и растворенье правды
ведь вечность, как бумага
размокшая и исчезающая в ручье
трудно выполнить
Легко произнести —
нелегко исполнить
Ёрш слюдяной — водоросль стеклянную ешь,
зеркало раздвигаешь, весь — только одно плечо.
И Юй Шинань: письменные знаки —
вот основа искусств. ЮЙ ШИНАНЬ
Сообразно очертанию гор и потоков, озёр и морей,
обличью драконов и змей,
птиц и зверей — созданы / выявлены черты иероглифов.
В церкви Тель-Авива чёрный армянский священник.
Или ястреб на водонапорной башне в Осечно.
И разве не рыбы играют, когда идёшь,
неважно в какой части света.
И Юй продолжает:
хоть знаки письма обладают вещественностью,
их образ в основе нерукотворен, ЗНАКИ ПИСЬМА
о слепящий мрамор пеннорождённой,
обретает форму, воплощая в себе
всё сущее;
проницая сокровенные превращения,
ни в чём не хранит постоянства. Внемли, здесь,
у треснувшего огня, под Волочком.
Или конь, себя через край несущий к финишу,
словно черпак из колодца, доверху полный,
чтобы переплеснуться в слово тем, что уже не плоть.
Чтобы познать суть письма,
постичь сокровенную глубину вещей, ВЕЩИ
нужно полагаться на соприкосновение духа.
Не уповай на силу.
Исток жизненного движения...
белый огонь Ио в тёлке, как в фонаре.
...постигается сердцем.
Воочию не увидишь. На повороте дороги
сначала скалистый холм, потом крылья, потом большое лицо,
женские глаза —
невыносимые; шкура льва, белая-белая материнская грудь,
что же влечёт? — млеко познанья? СФИНГА
отвага, разум и пропасть?
А также пружина пред-жизни, что в тяготеньи
разворачивается в белую розу,
в вечерний узор огней, позвоночник.
И Юй: воочию не увидишь,
что они [люди пишущие] сотворили. —
Несознаваемое.
Что без него, кто они? — малый с черепом, ГЁЛЬДЕРЛИН
и тот, под присмотром столяра сочинивший про флюгер,
иноходец Игоря Святославича или нашедший подкову.
Все они — водящие пером или кисточкой по сланцам,
выцарапывающие глаза у стеклянных и живых кошек,
орудуя гвоздём, чтобы знак оставить?
Когда сознание постигает несознаваемое,
это соответствует утонченности письма.
Разве Библия — кованая буква?
Разве первые аппараты — расчёт?
В объятье буква плющится встречной буквой,
выгибая тело и позвонок слишком мощным нажимом пера —
порой не снести.
Испражнялась ли Сфинга у него на глазах, БУКВА
вот в чём дело. И он, испражнялся ли на глазах у Сфинги,
как курица, или лошадь?
Или как испражняешься всем собой — останки в могиле,
провонявшая кошка.
Я тебе дам золочёный коготь,
ты мне отдашь голубиный глаз,
я тебе дам белый лоб потрогать,
ты мне смуглого тела вяз.
Сложен из рыб, если смотришь в воду,
из птиц — если в мои глаза ОБМЕН
объемлешь меня — как пламя колоду,
подымая на небеса —
подколодный свет — самый вещий луч,
не тобой согрет, но тобой горюч.
* * *
день к вечеру
во мне смятенье беспокойство
женщина в сером платье
моет пыльные ноги
ползёт телега вверх по горному плато
женщина гладит икры ладонью
обнажённый мужчина входит в воду
закатный туман жёлт
и мешается с пыльным солнцем
они не видят друг друга
они идут навстречу —
восток и запад
китайские купальщицы
манифест
мы за коммунистическое равноправие
мы родились в равноденствие
смысл мясист как стебли брокколи
день всегда равен ночи
остальное лишь подступы
косули ласковые смысла
мы утверждаем равенство
солнцестояния и полнолуния
чжуанцзы
как хорошо научиться водить машину
и впервые-ощутить-скорость
как хорошо разучиться водить машину
и снова-быть-на-свободе
как хорошо научиться-делать-продукт
и разбогатеть
как хорошо разучиться делать продукт
и думать
как это они-так-хорошо-делают
что и я покупаю
как хорошо приехать в страну
и узнать её
как хорошо уехать из страны
и ругать её
а иногда нахваливать
как хорошо научиться любить
и открыть мир
как хорошо разучиться любить
и пожить-среди-людей
как хорошо заглянуть в прошлое
и увидеть одноклассников
как хорошо разучиться вспоминать
даже фамилии
* * *
мораль — это
ум-сердце
десяткой
перевёрнутых глаз
смотрят-на
идущего человека
* * *
упрёк — это человек
сидящий вечером
на сердце верхо́м
* * *
он был безмерно озарён
но принял меру
кактус правил
точность птицы во льду
как тут важнее дырка чем фигура
разделённое чертами поле
земля внутри натянутого лука
это граница
в него вцепились пальцы панацей
не до умение стоит пере до мной
недоумею
неново громко соло пело птиц
спокойное вдвоём на одинокой ветке
орнамент письменная нитка
к нам в комнату вошло два-три ребёнка
по времени рожденье снизу смерти
заранее не знаешь родом ты откуда
поэтому
красные краны на сером
четвёртое
еле проявлен утром
небоскрёбов несчётный контур
день и день теченьем течением
шитой скоростью медлю и медлю
дракон пророщен дождём
под облаками закинуты сети
это мирное марево
каждая джонка удвоена
проплывает синяя ржавая штука
это нумерология
трудолюбивая цифра пять на воде
пишет себя множествами
ищет большую пищу птица янцзы
река чуть открыта
слегка обоснованна
в сомненьях дождя
опираюсь на красные краны
красные краны на сером
пятое
кучка женщин
всегда выглядывает
из-за северного склона
——
по берегам
одежду стирают голой
——
на реке как положено ночь
положены звёзды
река разлеглась
——
о ужас!
ласточки с янцзы это литература
ну какие там ласточки
на большой воде
Из книги
«Календарь»
3 декабря
рассыпчатые люди
забыли беретку в действительности
заходил заяц
толок бессмертие в ступке
20 января
разделённые льдом
друг о друге
забыли рыбы
22 февраля
медлительным дыбом горло
бездорожье черепаховое
когда каждое ходить
будет истолковано как умирать
18 марта
граница – это два рта
у колодца
прочно держат
кусок одежды
18 июля
если смотреть как
планирует лист
можно отдохнуть от взгляда
30 сентября
хорошо на погоде гадать
то ли сто синиц размазанных в масло
то ли антикапиталистическое накопление
28.11.2017, 3057 просмотров.
