Дополнительно:

Мероприятия

Новости

Книги

Памяти Эдуарда Лимонова

Илья Шамазов

— Нацболы, кто свободен? Надо срочно привезти Вождю стержни для ручек. — Я могу. — Возьми штук двадцать, у него вчера сломалась печатная машинка, а книга только на середине.
Середина лета 2000 года. Удивительнейшее чувство. Твой Вождь заперся от мирского и где-то рядом творит. В арбатских переулках он писал «Книгу мёртвых». Потом её признали одной из лучших его книг. Своё отношение он высказал тут же: «Нельзя сказать, что я хочу писать книгу. После „Анатомии героя“ мне никак не хочется писать книги. Но мне нужны средства, чтобы… Впрочем, я не скажу вам, на какое предприятие мне нужны средства. А все обещания финансирования, данные мне, до сих пораа не выполнены. Поэтому придётся заставить работать мёртвых». С 1996 года, когда вышла «Анатомия героя», он не писал, занимался партией. Те, кто был тогда с ним рядом, и не ждали от него других произведений. Вождь как писатель открылся нам позже, в Лефортово он строчил книгу за книгой. Основания были те же, он зарабатывал на партию и на её сидельцев.

А потом выяснилось, что Эдуард ещё и огромный поэт. То есть все, конечно, знали, что это вот с ним было, но его умение шить флаги восхищало никак не меньше. И да, Эдуард прекрасно умел шить флаги. Не хуже, чем писать стихи и вообще жить. Конечно, втихаря мы читали его всего. Нам было его всегда мало. Кто-то прочитал Вождя от корки до корки до вступления в партию, кто-то уже после. Однажды говорили тихонько, как о чём-то запретном, с начальником охраны Эдуарда о его книгах. Я признался, что больше других ценю «Смерть современных героев»: «Ты знаешь, это любимая книга Эдуарда!» Сам он мог тысячу раз опровергнуть себя, как умел опровергать и ниспровергать всё и вся. Позже я вёл его как редактор в «Русской жизни», в том числе набирал несколько его текстов, написанных от руки. Он сильно ругался, когда я пытался что-то править или предлагал правки. Нашёл сейчас письмо. Не ругался вовсе. Чёрт знает, почему я так думал. «Я использую повторы очень широко, и давно. Короче, вот как чувствую, что нужно ТАК писать, так и пишу. Это не недосмотры, но тактика такая. Я вообще гладкопись ненавижу. Ваш, ЭЛ».

Всеволод Емелин

Лимонов и смерть…понятия несовместные, оксюморон. «Вечно молодой, вечно пьяный», хотя по-нашему он никогда не пил. Он возродил образ русского писателя как лидера. После Толстого и Достоевского таких не было. Было два. Не зря Лимонов так ненавидел Солженицына. Не за Нобелевскую премию, а за общественную мощь. С мужчинами был беспощаден. Бабы (женщины) ранили его в самое сердце. Крайне трогательно относился к своему позднему сыну. Собственно, я не знаю ни одного интересного человека за сорок, который не прошёл бы через НБП (организация, запрещённая в РФ). В литературе сумел преодолеть реализм реализмом. Хотели правду — нате правду. Горько. Помянем. Теперь мы остались с писателями, о книжках которых говорят в курилках (в фейсбуке).

Амарсана Улзытуев

ЛИМОНОВ

Тот, который сказал:
«И исполнены как всегда глубоким смыслом полёты планет по эллиптическим орбитам…»
Что-то такое же написал обо мне,
Искренне так, за что космическое, брат, спасибо!

Не в гроб сходя, благословил,
Но вглубь веков идя…
Под гул недурственных стихов он курит свой бамбук витийства,
Авгур упрямый левого российства…

То он в америках об Эдичке писал,
То он французишкам очки втирал и родину любил под небесами,
Но не любили,
Ни родина, ни Франция тебя…

У вещего байкальского костра когда-то мне сказал:
«Бессмертие есть ересь — уж лучше честно жить и честно умереть!»
С охранниками у дверей, теперь ловец он человеков,
Слагая сабжи, играя в бисер из человеческих костей и новостей…

Владислав Кулаков

В Лианозово Лимонов не был. Не успел. Когда он приехал в Москву из Харькова, Рабин уже перебрался из лианозовского барака в квартиру на Преображенке. Но подросток Савенко попал именно в лианозовскую компанию. И его, как Холина и Сапгира, вполне можно считать учеников Евгения Леонидовича Кропивницкого.

Лианозово — это, как известно, конкретная поэзия. А ещё говорили: барачная и «примитивизм». Всё это, конечно, имеет к Лимонову прямое отношение. Вс. Некрасов считал Лимонова предшественником Пригова (в поэтическом смысле — по возрасту Лимонов младше). И это тоже справедливо, с той оговоркой, что Пригов от «примитива», «конкретной поэзии» пошёл дальше, в то, что называется «концептуализмом», а Лимонов больше занялся прозой и провокационным общественным активизмом (тоже концептуализм, только политический).

«В конце 1960-х в Москве, а затем и в Долгопрудной у Евгения Леонидовича Кропивницкого появился этот замечательный, подобный Жюльену Сорелю или Растиньяку молодой человек, харьковчанин, поэт, решивший завоевать Москву, — вспоминал Сапгир. — Стихи были свежи, раскованны, „обэриутны“ и в общем близки нам — лианозовцам».

В 1977 году художник Михаил Шемякин издал в Париже литературно-художественный альманах «Аполлон-77». Один из разделов этого весомого фолианта назывался «Группа „Конкрет“. Публикацию открывала фотография, сделанная в одном из московских фотоателье: Эдуард Лимонов, Владислав Лён (стоят), Вагрич Бахчанян, Генрих Сапгир, Игорь Холин (сидят). „Группа „Конкрет“ является неотъемлемой частью русской неофициальной культуры. В неё входят восемь поэтов: И. Холин, Г. Сапгир, Е. Щапова, Я. Сатуновский, Вс. Некрасов, В. Бахчанян, В. Лён, Э. Лимонов. Группа образовалась в 1971 году в Москве“, — утверждал составитель подборки Э. Лимонов. И объяснял: „Мы считаем, что современная русскоязычная поэзия отдалилась от первоосновы всякой вообще поэзии — от конкретного события, от предметов, стала выхолощенной, абстрактной и риторичной, „литературной“. Мы хотели вернуть поэзии её конкретность, конкретность, которая была у Катулла и средневековых лириков, у Державина и в народном фольклоре. Отсюда и название „Группа конкретной поэзии“, или группа „Конкрет““. Евгения Кропивницкого он почему-то не упомянул, но представил его во вступительной статье, как и остальных. И стихи Е. Кропивницкого тоже напечатаны.

То, что Лимонов, уже находясь в Нью-Йорке, объединил этих авторов в группе „Конкрет“, вполне понятно — тот же круг общения, определенная художественная близость, бесспорная принадлежность к неофициальной (неподцензурной) литературе. Но группы такой не существовало.

В 1979 году Всеволод Некрасов прокомментировал всё это в „Объяснительной записке“, опубликованной в 1985-м в „литературном“ выпуске художественного журнала „А — Я“, издававшегося в Париже Игорем Шелковским. „Группа конкрет“ — чистый вымысел, — писал он. — До конкретности и до кому чего надо доходили больше порознь и никак не в подражание немцам, а в свой момент по похожим причинам. Этот приоритет каждый бы уступил, думаю».

Лимонов завоевал Москву. И не только. К его прозе относятся по-разному, но стихи, похоже, ценят все. (Последнюю свою поэтическую книгу «Девочка с желтой мухой» Лимонов представлял в 2016-м в «Даче на Покровке». — Прим. ред.) Особенно конца 1960-х и 1970-х. Например, такие:

* * *

Хоронили сочинителя
Хороша была весна
Пришла девочка в калошках
очень плакала она

Закрывалась ручкой слабою
долго плакала она
не смогла стать русской бабою
да купить ему вина

волосы его поглаживать
обнимать его сама
от могилы отгораживать
не давать сойти с ума

Впереди и май и майское
впереди на сколько лет?
а его уж дело райское
там зимы и вовсе нет

Хоронили рано сочинителя
по Москве ходившего в руках
В качестве участника и зрителя
он писал что существует — ах!

заново им названа печально
милая земельная судьба
Всех таких и быстро и нахально
закрывают тесные гроба

Сергей Шаргунов

Таких, как он, никогда не было и не будет. Самый смелый и самый свободный. И предельно честный. «Патологически честный», — как он говорил. Лимонов бежал всего скучного и банального. Аристократ духа, он не терялся, попадая на любую почву, и почва его поддерживала (хотя оставался верен русской почве). Он легко и вольно чувствовал себя в любой обстановке — на рабочей окраине Харькова, в богемных кружках советской Москвы, в Нью-Йорке, в Париже, в воюющей Сербии, в окопах Приднестровья, на баррикадах, в тюрьмах, на светских раутах — потому что никогда не был привязан к вещам. Кстати, неприязненное отношение к Лимонову — безошибочный показатель мещанства и мёртвости. И в политике, и в литературе.

Лимоновский природный дар — точность и свежесть пойманных слов, образов, ритма. Он писал быстро и набело. Он выдавал тексты без воды, чистый спирт. После каждой его книги всегда было сложно что-то читать. Всё казалось ненастоящим. Он доказал, что написанное слово ещё может сводить с ума. Он не просто имел свой голос, он поменял отечественную литературу — лексика, темы, стиль. Внёс в неё живой разговорный язык улиц. Настоящая революция.

Автор изысканных стихов. Автор невероятной прозы. Мыслитель и провидец, придумавший лозунги, идеи, мечты и для государства, и для оппозиции. Блестящий полемист. Воин, предводитель огромной всероссийской дружины. Эстет в смокинге и с бокалом шампанского, окружённый лучшими женщинами, и он же — аскет, дервиш-бедняк, не имевший в собственности вообще ничего, всю жизнь на съёмных квартирах. Великий посторонний, который навсегда остался неудобным, непонятным, раздражающим.

Лимонов весел, но трагичен, задаёт главные вопросы. В откровенности им написанного есть таинственное мужество сакральных текстов. Он срывает покровы иллюзий. Ведь человек не знает, откуда пришёл и куда идёт. И страдает, лишённый подлинного. И вдруг его жалит лимоновский глагол. Сколькие, как в древности, воспламенённые проповедью, оказались готовы бросить всё и стали другими…

Лимоновский острый интерес к себе, на самом деле это интерес к мирозданию. Мнимый его нарциссизм — отчаянное утверждение всего рода людского и самой жизни наперекор абсурду распада. В его демонстративном самовозвеличивании всегда что-то от самоуничижения. Лимонов победно, ярче всего повествовал о предательствах женщин и товарищей, об обидах, переживаниях, о проигрышах и провалах.

Как-то, помню, он стоял возле здания, где судили его молодых друзей, было ветрено, серо, подскочила журналистка с камерой:
— Представьтесь, пожалуйста…
— Я никто и звать меня никак… — с насмешливой горечью прошелестел он на ветру.

Игорь Белов

Чужой в незнакомом городе

«Когда придёт мой последний час и буду я умирать, хрипя кровью, я знаю — я вспомню не лицо матери, не губы любимой, но ночную улицу супергорода и себя, одиноко шагающего в темноте, подняв воротник плаща», — написал когда-то Эдуард Лимонов в рассказе «Личная жизнь». И вот большой русский писатель Лимонов покинул этот мир. Созданный им образ сильного одиночки, бредущего по улицам безжалостного мегаполиса, давно стал литературным архетипом. Один из лучших сборников новелл Лимонова так и называется — «Чужой в незнакомом городе». Он был всем чужой, и в этом была его литературная стратегия. Чужак и бунтарь, еnfant terrible и варвар, он, зная о существовании освещённых и безопасных улиц, ходил по тёмным, ибо там скрывается правда — «безобразная, и голая, и сияющая».

Лихорадочные передвижения Лимонова по планете — сначала из провинциального Харькова в Москву, затем в США, потом в Париж, возвращение в Россию, — а также его войны, его женщины, его партия, его заблуждения, были поисками этой правды, без которой не бывает настоящей литературы. И поиском места силы, точки опоры, благодаря которой можно привести в движение свою литературную судьбу. Он начинал как поэт, и поэт прекрасный (прочитайте стихотворение «Этот день невероятный», и если вы не разрыдаетесь, значит, у вас нет сердца), продолжал традиции Хлебникова, быстро стал одной из звёзд русского поэтического авангарда и писал стихи всю жизнь. А потом пришло время прозы — мускулистой, яркой, феноменально достоверной, исповедальной и искренней.

Лимонов был исключительно талантлив не только как писатель, но и как человек, выгодно отличавшийся от своих скучных современников. Он поставил над собой увлекательный, в какой-то степени чудовищный и в итоге удачный эксперимент: превратить свою жизнь в литературу, сделать её литературным материалом, топливом для прозы самой высшей пробы. Вот почему главного героя его произведений всегда зовут Эдуард Лимонов — за исключением романа «Палач», в котором Лимонов, видимо, подустав от себя самого, сделал протагонистом поляка-эмигранта.

Книга «Про это»

Для людей, Лимонова не читавших, он был и остается автором скандальной книги с «той самой» сценой: полупьяный секс с чернокожим парнем на нью-йоркском строительном пустыре (строго говоря, гомосексуальных сцен в романе не одна, а целых три). Но есть в этой острой и кровавой книге куски куда более сочные, гипнотические и страшные — к примеру, глава «Там, где она делала любовь», где герой попадает в квартиру любовника своей бывшей жены, бродит по комнатам, пьёт и пытается понять причину своего поражения. Прочитаешь эти пылающие мукой и страстью страницы — и начинаешь понимать, почему ревность считается сильнейшим афродизиаком. Недаром легенда гласит, что Евгений Евтушенко, прочитав рукопись романа, сказал Лимонову: «Ну, убил ты меня своей книгой. Я целую ночь не спал. Это крик! Книга написана в жанре крика».

Роман «Это я — Эдичка» — одна из лучших книг о любви, написанных в XX веке. Точнее, это книга об убийстве любви, о том, как жестокий, долбаный, несправедливый социум отбирает у героя самое дорогое — любимую женщину. А герой книги — утонченный и рафинированный Эдичка, человек с пылким сердцем и независимым умом, «вэлферист» в белом костюме и с ножом в голенище остроносого ковбойского сапога, поэт-эмигрант, мечтающий о революции и живущий в дешёвом отеле «Винслоу», клоповнике, омываемом тяжёлым прибоем Бродвея, — занял далеко не последнее место среди культовых персонажей мировой литературы, таких как Дон Кихот, Уленшпигель, Раскольников, Холден Колфилд…

В изголовье кровати у Эдички висят плакаты «За вашу и нашу свободу» и «Destruction is creation!» Страшен герою мир без любви, отсюда и его желание разрушить или хотя бы пошатнуть ненавистный миропорядок, основанный на стяжательстве и равнодушии: «Я ненавижу цивилизацию, на знамени которой я бы написал самую убийственную со времён зарождения человечества фразу — „Это твоя проблема“. В этой короткой формуле содержится ужас и зло».

Интересно и то, что каждый видит в этой книге своё. Или то, что очень хочет увидеть. Поэтому, кстати, так причудливо менялось её название по прихоти разных издателей в разных странах: во Франции, к примеру, роман вышел под названием «Русский поэт предпочитает больших негров», а немецкий издатель настоял на том, чтобы книга называлась «Fuck off, America».

Великий писатель

Жестокая и прекрасная книга Лимонова покорила немало читательских сердец, но те, кто считает его автором одного романа, серьёзно заблуждаются. Ибо продолжение «Эдички», написанный уже в Париже роман «История его слуги» ничуть не хуже. Вот только Эдичка там уже другой — закалённый в жизненных бурях, «битый нью-йоркский волк», работающий «хаузкипером» (то есть управляющим) в доме мультимиллионера Стивена Грея, которого герой за глаза называет «великим Гэтсби» и с которым ведёт тайное соревнование. И постепенно очищает себя, как луковицу, слой за слоем, от иллюзий и запретов: «За уверенным видом Стивена стоят его миллионы. За моим уверенным видом стою я сам — открывший самого себя».

Но по-настоящему крут Лимонов-писатель не в романах, а в рассказах. Сборники «Американские каникулы», «Обыкновенные инциденты», «Чужой в незнакомом городе», «Великая мать любви» — это новеллистика высочайшего класса. Когда в начале 1990-х годов журнал «Юность» публиковал такие рассказы Лимонова, как «Первый панк», «Красавица, вдохновлявшая поэта», «Mother’s Day», они возвышались над прочей журнальной продукцией, словно нью-йоркские небоскрёбы над «одноэтажной Америкой», и блеск их с годами не потускнел.

В его рассказах есть всё, что делает Лимонова великим писателем.

Это тонкий психологизм — к примеру, рассказ «Двойник», раскрывающий тему двойничества так, как не снилось Эдгару По и Набокову, или «Ист-Сайд — Вест-Сайд», где герой оказывается среди ночи «в как будто бы разрушенном атомным взрывом Южном Бронксе» и умело мимикрирует под аборигенов этого жуткого места, чтобы не быть зарезанным.

Это умение исчерпывающе описать персонажа одной короткой фразой, да так, что мы видим его, как живого: «Злобин был неприятный тип, без шарма, поганый и опасный, как кусок старого оконного стекла».

Это звериная динамика и почти хоккейная молниеносность, как в рассказе «Обыкновенная драка» с запоминающейся фразой «Мне моя жизнь не дорога, я из слаборазвитой ещё страны, где пока честь ценится дороже жизни, и я убью тебя тут на ⋆⋆⋆».

Это способность так использовать канцеляризм, чтобы он засиял, подобно бриллианту: «Мы с Мишкой хотели выпить ещё и продолжить собеседование».

Это снайперская зоркость, острое безжалостное зрение, просвечивающее любого человека, как рентген — известно, что многие люди писателя побаивались, опасаясь угодить на страницы его прозы, а внешне благополучные супружеские пары при появлении Лимонова вдруг начинали выяснять отношения: притворяться и врать в его присутствии было совершенно невозможно.

Нужную интонацию Лимонов чувствовал спинным мозгом, был великолепным мастером детали («Пришёл большой чёрный парень со стройными ногами, в джинсах, в кожаной куртке с прорванной подкладкой» — эта подкладка сразу делает образ зримым и живым), а писательская интуиция его никогда не подводила, и его додумывания точны, как выстрел Вильгельма Телля: «…там уже находились Мэтью и небольшого роста лысый персонаж, похожий на директора почты. У меня не было никаких оснований окрестить его так, я никогда в моей жизни не видел ни единого директора почты, но сомнений у меня не было тоже». И, конечно же, благодаря Лимонову навсегда вошли в язык все эти «тишотки» и «ливинг-румы», «страшности», «интересности» и «скучности», а также выражения вроде «Мы поднялись ко мне и сделали любовь» или «Имейте хорошее время в нашем доме».

«Мой ангел ⋆⋆⋆»

Дураки и дуры, имя которым легион, любят порассуждать о лимоновской мизогинии. Но мало кто писал о женщинах с такой нежностью и искренностью, как Лимонов, пусть даже у его нежности бывает иногда брутальный оттенок. От этого она, как ни парадоксально, только выигрывает. Многие мужчины называют своих женщин «ангелами», но не каждому, как Эдичке, хватит фантазии и смелости обратиться к любимой «Мой ангел ебаный». И при этом так сыграть на контексте, что это не будет смотреться ни грубостью, ни пошлостью. А роман «Укрощение тигра в Париже» о взаимоотношениях писателя с певицей Натальей Медведевой — это великий роман о любви, о любви зрелой, трудной и жестокой. О том, что от опасной женщины, как от пропасти, кружится голова. О том, что бывает, когда real man встречает real woman. «Страсть к страсти моей женщины, — писал Лимонов, — есть моя собственная страсть». Если вдуматься, лучшей формулировки для гармоничных любовных отношений не найти.

Лимонов женщин любил и уважал, как уважают достойного противника. «Я ведь жизнь на женщин меряю, — говорит его герой. — Этот мир освещают только они, более никто. Они же сообщают миру цель, беспокойство и движение». Его книги учат, кроме прочего, ещё и грамотному сексуальному поведению. «Человек я утончённый и не ленивый, к тому же я не гедонист, то есть не тот, кто ищет наслаждения только для себя, кончить во что бы то ни стало, добиться своего оргазма и всё, — комментирует Эдичка свой постельный modus operandi. — Я хороший партнёр, я получаю наслаждение от стонов, криков и удовольствия другого или другой».

Наука ненависти

Немалое количество бездарных недотыкомок люто ненавидели Лимонова при жизни и продолжают ненавидеть после смерти, и это его, по словам одного киноперсонажа, прекрасно характеризует. Как верно заметил писатель Сергей Шаргунов (чья повесть «Ура!» — это, по сути, лимоновский «Дневник неудачника», только с обратным знаком), неприязненное отношение к Лимонову и его книгам всегда было безошибочным индикатором мещанства и мёртвости. Обыватель, филистер, ханжа, зануда сразу чувствует, что Лимонов ему не просто классово, а кровно чужой. Ещё бы! Ведь Лимонову активно не нравится, что по всему миру «молятся статуе простого среднего человека». Пафос Лимонова — не антисоветский и не антиамериканский, но антимещанский. «Я ненавижу бесталанных сук вокруг, потому что они меня подавляют, — говорит герой „Обыкновенной драки“. — В трёх странах — в СССР, ЮэСэЙ и Франции — политический строй один и тот же: диктатура посредственностей». Об этом Лимонов ещё в 1970-е написал статью «Разочарование», неожиданно перепечатанную советскими «Известиями», что стоило начинающему писателю работы в пропахшей нафталином редакции одной из эмигрантских газет.

Сытая рожа пролетария Лимонову была не менее неприятна и противна, чем сытая рожа капиталиста. Потому-то герои его книги «Молодой негодяй», чудесного ностальгического романа о харьковской литературной богеме 1960-х, презрительно именуют советских обывателей «козьим племенем» и «пидармерией». Грубо, скажете вы? Пусть так, но XX век, ставший веком масс, убедительно доказал, что именно обывательский мир — питательная среда фашизма. Доставалось от Лимонова и благополучным западным «миддл-классовым» писателям за их несложные, как у большинства населения, взгляды на жизнь. А более всего вечный «подросток Савенко» ненавидел наших «грёбаных старших братьев» — политиков и бизнесменов — за то, что все мы «вынуждены подчиняться их жестоким выдумкам, их капризам, которые нам дорого обходятся, ибо время от времени они сталкивают нас в войнах».

Безработный лидер

Устав от жизни в цивилизованных странах, которая напоминала ему комфортный психиатрический госпиталь, где «строго следят за тем, чтоб ты не возбуждался», Лимонов в начале 1990-х возвращается в Россию. О собственной революционной организации он мечтал ещё со времен «Эдички», и вот мечта сбылась: он создал Национал- большевистскую партию. Казалось, что политика стала для Лимонова эдаким «лекарством против морщин».

Молодёжь как таковую он не идеализировал — достаточно прочитать его очень смешной парижский рассказ «Coca-cola generation and unemployed leader» о столкновении лимоновского героя, бывалого мужчины средних лет, с юными розовощёкими карьеристами и приспособленцами, которым он, изрядно поддав, бросает в сердцах: «В вас нет страстей! Вы как старики, избегаете опасных имён и опасных тем для разговора, так же, как опасных напитков». Действительно, даже когда Лимонову было крепко за шестьдесят, люди вдвое моложе казались рядом с ним усталыми стариками. Пытался ли он в своём партийном «бункере» разработать эликсир молодости?
Нет, дело совершенно не в этом.

Лимонов оставался писателем, который делает из своей жизни литературу. По большому счёту, и НБП была абсолютно художественным проектом. А её вождь продолжал жить так, чтобы было о чём писать, используя людей, обстоятельства и себя самого в качестве сырья для своей великолепной прозы. Аморально, безнравственно? Возможно, но так и только так создаётся то, что пышно именуется чистым искусством. И вообще, как утверждал Оскар Уайльд, нет книг нравственных и безнравственных — есть книги, написанные хорошо, и книги, написанные плохо. А книги Лимонова написаны не просто хорошо — они написаны блестяще.

Те же, кто называет Лимонова опасным фриком, не уставая припоминать, как он позировал с пулемётом на подступах к Вуковару во время войны в Югославии, забывают, что писатель, особенно писатель яркий, талантливый и живой — не министр финансов с постным лицом и геморроидальным задом. Писатель может позволить себе быть фриком, ибо ему нужно топливо, чтобы локомотив его творчества летел вперёд на всех парах, а не маялся в депо, и топливо это — жизненные впечатления. Сам по себе Лимонов не был опасным человеком, чего не скажешь о его книгах. По словам Дмитрия Быкова, Лимонов был «опасен и для истеблишмента, и для власти тем, что из читателей его уже не сделаешь трусов и ничтожеств, готовых терпеть всё».

Путь самурая

В таком отношении к литературе и к жизни, в этой прямой подмене жизни литературой, конечно же, немало героического и даже самоубийственного. «Моя профессия — герой», — без всякого кокетства писал Лимонов. В конечном счёте все его книги о том, что человек сам определяет свой масштаб, что мы «сами накликиваем свою судьбу и становимся настолько большими, насколько у нас хватает наглости поверить». Осознав себя во время отчаянных одиноких скитаний по Нью-Йорку суперменом, Лимонов им в итоге и стал, превратившись из «проклятого» поэта с утончённой нервной системой в несгибаемого русского самурая. Недаром он так любил перечитывать книгу Йоши Ямамото «Хагакурэ» с комментариями Мисимы — кодекс самурайской чести, предписывающий жить так, словно ты уже умер, ибо это помогает избавиться от липкого страха, отравляющего наше существование. Вот откуда взялся знаменитый лозунг нацболов «Да, смерть!», а вовсе не от того, что им хотелось всех убить.

В 1983 году, когда лучшее американское издательство Random House, наконец-то выпустило роман «Это я — Эдичка», сорокалетний Лимонов приехал из Парижа в Нью-Йорк, отправился к небоскрёбу «Дженерал Моторс», сел на ту же самую скамейку, на которой, проклиная жестокий равнодушный мир, сидел его герой, задрал голову и закричал: «Ну, что, я вы ⋆⋆⋆ вас! Вы ⋆⋆⋆! Все считали меня мечтателем, а у меня оказался стальной хребет!» А потом спокойно встал и ушёл покорять другие высоты. Моральное превосходство над цивилизацией потребления, пухлой и мясистой, как гамбургер, первенство силы воли — вот что было для него важно. Ему, писателю без поколения, не умевшему присоединяться к большинству, не нужны были литературные тусовки, фестивали и поэтические биеннале с фуршетами. Да он и не был похож на обычного, «нормального» писателя — в 1980-е годы носил прическу а-ля Джеймс Дин и безумную куртку с широкими плечами и изображением попугая, потом стал ходить во всём чёрном, словно рок-стар. Невозможно представить себе Лимонова, который произносит слова «В нашем литературном цеху…» Тем удивительнее звучит фраза, которую он обронил в своём самом знаменитом романе: «Братство и любовь людей — вот о чём я мечтал, вот что хотел встретить».

Лимонов хотел умереть на баррикадах, словив пулю в грудь. Но проиграл ли он, умерев не так, как ему мечталось? Что поделать, он сам в одной из книг называл человека «мертвецом в отпуске», а любой отпуск рано или поздно заканчивается. И всё же писатель Лимонов победил — хотя бы потому, что его романам и рассказам суждено бессмертие. А это совсем не так уж мало, учитывая, что он писал свои талантливые, темпераментные и яростные книги в мире, где, по словам Хемингуэя, победитель не получает ничего.

Скорбим 

31.03.2020, 2968 просмотров.




Контакты
Поиск
Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций

© Культурная Инициатива
© оформление — Николай Звягинцев
© логотип — Ирина Максимова

Host CMS | сайт - Jaybe.ru