Мы дружили сорок лет, и он был мне как брат. Как старший брат, хотя я и на несколько месяцев старше, такое было ощущение. Со временем я всё больше и больше поражался масштабу его работы, его присутствия в русской литературе. Конечно, прежде всего он был поэт, но и переводчик, и литературовед, и детский писатель, и хранитель наследия, и учитель молодых переводчиков и детских поэтов, и много ещё другого. Настоящее
Но
Плоть от плоти своего поколения, той поэтической и филологической питерской среды, в которой возрос, в своих стихах он выразил не только себя, но и судьбу всего своего поколения. Он жил в той самой пушкинской Коломне, на улице с необыкновенно тёплым и уютным названием Дровяная, — как он сам писал в детских стихах: «В тридцатой квартире, / Подъезд во дворе, / Дровяная, четыре», и это было самое тёплое место в Питере. Недаром его стихи про подшёрсток среди моих самых любимых (а не только
* * *
Марине и Грише
Сгорает последняя горстка,
прощальная горстка друзей.
Опять не хватает подшёрстка,
но в детстве бывало теплей —
поскольку небесные трели
поскольку иллюзии тлели
и грели, давая тепло.
Но ежели честно признаться,
с былым не вступая в игру, —
не
случалось на прошлом ветру,
на зыбком ветру перекрёстка,
под взглядом опасливых глаз,
покуда колючая шёрстка
вовсю отрастала у нас.
С годами найдётся управа
на то, чтоб не слишком пропасть.
Но главное вовсе не слава,
не память и даже не страсть,
а тот неприметный подшёрсток,
хранитель естественных сил,
как тот непременный подросток,
который нам души слепил.
Миша Яснов. Гром среди ясного неба. Мишка, Минька, Мишуня… Немыслимо, совершенно невозможно, чтобы его не было.
Реву, а вспоминается всё радостное. Он же был — сплошная радость. С той самой ночи (конец
Пили кофе, читали стихи, курили прямо в комнате. Приходила соседка Рита, та самая, «дщерь любви и пищеторга» из Мишкиной поэмы о Дельвиге, приносила на блюдце для шестилетнего Мити его любимую «морковку звёздочкой». Ездили все вместе — плюс Гриша Гладков и его гитара — в Пушкинский лицей. Пели вполголоса в электричке, Митька радовался собственноручно открытым рифмам: «Кружков — Гладков — и Яснов!»
Перед самым московским поездом мы с Гришей оглушительно поссорились, и Мишка с Леной нас мирили.
Сколько потом было таких гостеваний — уже в отдельной квартире на Красноармейской! Ленкин Ростан, Мишкин Верлен — и собственные стихи его, любимый мой анапест: «Проходными дворами я к дому бежал от шпаны…» И таксик Мегрэ.
Мишка тоже, когда бывал в Москве по делам, с Леной или один, всегда у нас останавливался. «Я снова! Я снова! Увижу Яснова!» — вопили мы всей семьёй. Господи, сорок лет дружили, а он ни разу, кажется, меня не назвал Мариной. Маришечка, Маришенций… так в ушах и звучит.
Имена, словечки, каламбуры — мы всё время играли в эту бесконечную игру. То придумывали
— А вот ещё одна! Последняя…
И хоть бы записывали, дураки такие. Были же хорошие… А я всего три запомнила, да и то свои собственные. Запишу их
Мой первый слог выносят из избы,
Мой слог второй придуман для стрельбы.
Здесь обретёшь, измученный прохожий,
Отдохновенье от пинков судьбы.
Мишка и после развода у меня обычно «парковался». У Гриши с новой женой — бывал в гостях, а позже мы у них и вместе бывали.
Однажды, уже в новом веке, мы с Мишкой придумали себе общее имя. Издательство «Розовый жираф» заказало мне текст к нарисованной художником истории. Сочинять «стишки к картинкам» не хотелось, хотелось
«Жираф» с удовольствием подхватил и подогрел интригу, объявив на сайте: кто первым разгадает псевдоним, получит на книжной ярмарке
Я как раз дежурила на стенде «Розового жирафа», подписывала переводные книжки, когда в проходе показалась счастливая запыхавшаяся тётенька. На бегу она кричала:
— Это я, я! Первая разгадала, вот сертификат!
Мишка, тоже приехавший на ярмарку, отыскался неподалёку, и мы торжественно подписали победительнице её заветный экземпляр — «от двухголового автора». И много, много радости клубилось тогда в Доме художника — и внутри нас, и вокруг…
Дело было в
В октябре 2012 года мы полетели в Киев на фестиваль «Книжный арсенал». Миша, Гриша и я, прямо как три мушкетёра — двадцать и ещё десять лет спустя. Выступали в детской программе, номер свой назвали «Трое в лодке, не считая щенка Мартына». Народу собралось уйма, в Киеве было мирно, солнечно и вкусно. Выходим из кафе. Верней, выходят мальчики, а я задержалась, заскочила в туалет. Выбегаю к ним — и тут происходит искромётный диалог. Я: «Ребят, простите, молнию заело». Миша, мгновенно: «Сказал Зевс». Гриша: «Выходя от Данаи». Долго хохочем и бьём друг друга по плечам.
У Мишки одно из любимых выражений было «радость жизни».
— Маришенций, погоди, вот Масяня (внучка) заговорит, и у тебя так детское попрёт — просто радость жизни.
Отправишь ему подборочку для
— Подойдёт?
— Да не то слово, просто радость жизни!
Держит в руках книгу моих многострадальных поэтов-“кавалеров» (которой без него никогда бы не было: уговорил!). И спрашивает:
— А знаешь, в чём тут главная радость жизни? Вот в этой строчечке: «В русских переводах публикуется впервые»…
Ещё он говорил: «Возьмёмся за лапы». Или даже «за лапки» (и получалось нисколько не слащаво). Это значило — идти
Радостной была всякая мысль о нём, даже случайная. Под Ригой, возле станции Дубулты, недалеко от дома творчества, где мы с Мариной Москвиной и Таней Пономарёвой были зимой
Радость пузырьками вскипала на его детских выступлениях. Малышня и школьники, затаив дыхание, следили за фокусами словесного жонглёра. Свинка взлетала оттого, что болела птичкой. Мамонты и папонты, а также дедонты и бабонты, пришедшие с чадами на утренник, изо всех сил пытались выговорить «
Мы и о болячках говорили весело. Мишке нравилась придуманная мной фразочка «небольшой текущий ремонт себя». Я обожала его двухчастное стихотворение «Из неоконченного», всегда просила читать его вслух. Начиналось оно строкой: «Слезится глаз. Под вечер ноет челюсть…» А на последней строчке «с анапестом в ухе и геморроем на пятой стопе» мы оба прыскали и… ну да, это была радость жизни.
И стихотворение, которое я написала к его приезду лет десять назад, задумано было как радостное и даже слегка хулиганское. Но начавши за здравие ( «Ура! В Москву собрался / Мой друг, поэт Яснов…), внезапно протрезвевшая муза потащила меня в другую сторону, и оказалось, что поём мы совсем не о том.
Всё меньше ликованья
Разлито в небесах,
Всё горше расставанья,
Всё бессловесней страх…
В последний раз мы говорили 18 октября. Я позвонила
— Маришечка! — обрадовался он. — А я как раз держу в руках твою книжечку.
Речь шла о малышовой книжке про знаки зодиака.
— Э, а я почему не держу её в руках? Даже не знала, что уже вышла.
— А потому, что ты о ней не пишешь! — рассмеялся Мишка. — А я вот о ней пишу. Мне „Лабиринт“ прислал книжки на рецензию.
Прóклятые поэты и
Просто радость жизни.
О поэте Михаиле Яснове лучше, чем Григорий Кружков, всё равно не скажешь. Можно только добавить отсебятины, что и сделаю.
Михаил Яснов не только амбидекстр („Амбидекстр“ — название книги стихов Яснова, которую он однажды мне подарил) в смысле „равноценный поэт и переводчик“, он амбидекстр ещё и в смысле „равноценный ребёнок и взрослый“ в детской литературе. Есть детские
Михаил Яснов многим очень помогал. И не только в литературном плане, но и материально. Я, например, раньше нередко оказывался в
А ещё у меня есть, может быть, одно неизвестное стихотворение Яснова — предисловие к моей так до сих пор и не вышедшей книге стихов „Собачья радость“. Думаю, для истории литературы пригодится:
Предисловие Михаила Яснова к книге Игоря Жукова „Собачья радость“
Дружище Жуков, друг собак,
Ты посвятил им оды!
Уж
Описывать породы.
Ты их понятным языком
Пометил, словно меткой, —
И я хотел бы стать щенком
Такой породы редкой.
Своих привычек не тая,
С достойным экстерьером,
Я в азбуке твоей на „Я“
Стоял бы всем примером.
И не жалея добрых слов
И всяких прочих звуков,
„Смотри, — сказали б, — вон Яснов:
Его приветил Жуков!“
Может, и
04.11.2020, 1283 просмотра.
