На белом свете есть множество удостоверений и пропусков. Одни из них красного цвета, другие — зелёные и жёлтые. На одних из них выдавлено гордое ФСБ РФ. На других- Минобороны или СК, и ты долго думаешь, что это? Союз кинематографистов или Следственный комитет… Но наше поколение «восьмидерастов» обладает другим пропуском, на котором написано краткое слово ЕРЁМА, и этот пропуск, в некотором смысле, тяжелее пропусков вышеназванных.
Куда этот пропуск пропускает? Никуда. Более того, он не пропускает, а останавливает на всю жизнь, потому что функция его не движение. Его функция -обозначение тебя как участника закрытого клуба, наподобие масонского. Я владею этим пропуском с начала
Я сам достаю этот пропуск, когда мне одиноко, любуюсь его корочкой и знаю — ЕРЁМА не подведет. И его криволинейность уничтожит тупую простоту повседневной жизни. Она, криволинейность, победит и разломает любой кронштейн масскульта. И окружающий тебя мир вновь станет цветным, загадочным и алогичным, как детский калейдоскоп.
Мне сказали, что автор пропуска только что вышел в запас, а это значит, наш потёртый полк контрактников сильно осиротел. Через некоторое время мы можем позабыть про генштаб и даже не вспомним, кто в точности в него входил. Но я всё же так не думаю. Мы все живем в кредит, который выдал нам не Греф, а банк Божьей Милости под большой процент. И дело только в том, чтобы отдать этот кредит точно в срок. Так что мы, скорее всего, провалимся при любых раскладах. С генштабом или без него, кредит отдать не удастся, увы!.. А что касается личных чувств, то я любил этого человека (не пропуск), когда он был жив, и не собираюсь отказываться от былого чувства сейчас, когда биологическая жизнь легенды вдруг прервалась. Нет ничего проще сведения личных счётов с мертвецом, но мне повезло, у меня нет этих личных счётов ни в прошлом, ни в настоящем.
В общем, ЕРЁМА — это Бруклинский мост изящной словесности. Он с нами навсегда, до окончания собственного существования. Потому что «Бруклинский мост -да… это вещь!» И с этим трудно поспорить.
Юрий Арабов
В середине
Можно просто бесчисленно вспоминать его строки, пусть с искажениями памяти. Отдельные, вне контекста целого они иногда неузнаваемы. Но повторяемые непроизвольно, тогда они оказываются потенциально афористичными. Ведь отрывочные строки больших поэтов способны становиться новыми устоявшимися предложениями родной речи. Так сами собой возникают в странном беспорядке его стихи: «и переделкинские склоны смешны, / как внутренность часов», «…и бензовоз, и мушка дрозофила», «да здравствует старая дева…» с его столь неожидаемым и проникновенным финалом: «…как бы над домашним заданьем, / над всем мирозданьем склонясь»; «последний пленум был не в нашу пользу», «я сидел на горе, нарисованной там, где гора», «…на одного неровно разливаю…», «…уже совсем без музыки пою», «…вы мне про Фому, / а я вам про Ерёму», «я скажу, не надо, Рая, / дайте родину мою», «горизонтальная страна — определительные мимо», «…толпы людей, глотающей озон, / сверкающий в гудящем микрофоне»…
На шкале иронистов он бы мог занять со своей метафизической поэтической иронией (наследницей иронии романтической), если не последнюю ступень, то с того краю, где почти нет других авторов, и смех обнаруживает не только инстинктивную реакцию всех, но структуру раскрытия мира. Романтическая ирония, отрицая прозаическую действительность, взывает неявно к новому универсу, и метареалистическая вслед за ней через смеховое движение говорит не о разрушении, хотя внешне создавать она не пробует, но тайно приветствует усилия других. У Ерёменко политические газетные новости и слухи сцепляются с нетленными стихами поэтов — они соединяются в конгломераты, части которых не пытаются отторгнуть или уничтожить друг друга, но означают элементы того мира, где смех способен обнаружить возможные фигуры братства…
Владимир Аристов
В Ерёме всегда было ощущение свободы.
Очевидной поэтической свободы.
Но не только поэтической.
Шире.
Больше.
Мужской.
Человеческой.
И ещё в Ерёме всегда было ощущение силы.
Очевидной поэтической силы.
Но не только поэтической.
Шире.
Больше.
Мужской.
Человеческой.
Эта жизненная сила держала его —
и когда он не раз в своей жизни стоял на краю, на самом краю,
и когда, казалось, был уже за краем.
Я ещё постою на краю — твердил он вслед Высоцкому в стихах, ему и посвящённых.
И стоял!
Когда уже, казалось, обречён, обречён согласно всем представлениям и всем диагнозам, когда мы определили его в хоспис, к Нюте Федермессер, когда поэты приходили туда прощаться с Ерёмой.
А он жил.
Продолжал жить.
Держался за эту жизнь изо всех своих непонятно откуда бравшихся в этом уже почти отсутствующем теле сил.
* * *
Разве выносимо расставаться,
растворяться в импортной дали,
если человек 15–20
составляют население Земли?
Разве есть поэт кроме Ерёмы?
Разве польза есть кроме вреда?
Разве существуют водоёмы
кроме Патриаршего пруда?
Эти стихи я написал в начале восьмидесятых.
Сегодня, сорок лет спустя, и добавить нечего.
Разве выносимо расставаться?
Разве есть поэт, кроме Ерёмы?
Евгений Бунимович
Ушёл из земной, но не из вечной жизни великий поэт.
В 1974 году он потряс меня строкой: «Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил». Стало ясно: родилась другая поэзия. Я обозначил это словом «метаметафора». Любое другое слово с приставкой мета- звучало бы как пошлость, а это впаялось намертво.
Пролетишь, простой московский парень,
полностью, как Будда, просветленный.
На тебя посмотрят изумленно
Рамакришна, Кедров и Гагарин.
Редакция трусливо заменила Кедрова на Келдыша, но при первой же возможности Саша восстановил подлинник. Он любил ночные звонки то мне, то Вознесенскому. Однажды продиктовал в ночи:
Константин Александрович Кедров,
Я, конечно, не все понимай,
Но когда наши души от недров,
Стал зависимей, вот Вам банзай.
Банзай, Сашенька, гений русской поэзии на рубеже двух веков.
Наши души теперь навсегда от недров.
Константин Кедров
Ерёму я впервые увидел на «баттле» 4×4 (Литинститут против МГУ — студия Волгина*) в большом зале ЦДРИ 23 декабря 1979 года. Четвёрка Ерёменко, Жданов, Левчин, Парщиков перемежалась четвёркой Бунимович, Гандлевский, Кенжеев, Шатуновский. Саша казался наиболее острым и доходчивым, разящим наповал. Никто из выступавших ещё не был опубликован, и при стихийно возникших спорах слышнее прочих выступил Юрий Ряшенцев, который призвал сидевшую в том же зале Ларису Васильеву максимально содействовать «пробиванию» в печать и автора нашумевшего «…когда я с бутылкой Массандры иду через весь ресторан…», и Гандлевского, как наиболее яркого «с другой стороны». Ерёма держался геройски независимо. Спустя три года уже у Ковальджи на единственном семинарском обсуждении это предстало в полный рост. Видимо, я застал пик его легенды, ничего не зная о её истоках. Имя уже висело в воздухе. Поразила деталь: он действовал двумя
«Если даже вы в это выгрались, / Ваша правда, так надо играть» — цитата из Пастернака с ним, конечно же, спаялась. Но более всего, полагаю, по Ерёме «прошёлся загадки таинственный ноготь» другого из неразлучной пары, с которым Саша «пил…на Курской дуге», на которого чаще всего ссылался в редких интервью (например, для Colta.ru). Строчек, отмеченных дуновением ОЭМ не счесть, приведу редко поминаемое: «…да иногда по слабенькой дороге/ проедет трикотажный самолёт».
Некоторым выпадает легендировать не только своё присутствие, но и время, слом времени, я бы уточнил, «вспышку времени» с
Александр Самарцев
Умер Александр Ерёменко — мой старший товарищ, которого в незапамятные
Так это прошибало, так могло перепахать в один вечер:
Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.
Мы не существовали в неслышной возне хромосом,
в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.
Нас ещё до сих пор обвиняют в подобном маразме,
в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.
( «Иерониму Босху, Изобретателю прожектора»)
Это было время, когда поэзия уже не собирала стадионы, но это и к лучшему. Потому что это была именно поэзия в её неделимой и неразменной добавочной стоимости — для меньшей аудитории несопоставимо более высокого качества, без случайных людей. Это была не рифмованная публицистика или гражданская лирика предыдущего поколения, от текстов которого к сегодняшнему дню почти ничего не осталось.
Почти всё звучавшее до этого уже истлело, ушло в чёрную дыру и никогда не вернётся.
Однако тексты Ерёменко — совсем другое.
Они ведь способны изумлять и сегодня.
Хотя нет уже той аудитории, и облачение поэта — не вытянутый свитер из студии Кирилла Ковальджи, а растянутый твиттер. Да и не факт, что сегодняшний поэт — это поэт вовсе по тем меркам, ибо критериев Александра Ерёменко не осталось.
Зачем и кому нужен крик, когда всем правит клик?
Интернет с его лайками как единицей измерения поэтической состоятельности и отсутствием фильтров и поэтического чистилища уравнял в правах гениев и графоманов.
Сегодня нет уже того большого, разнонаправленного и противоречивого литературного процесса, внутри которого одни относились к Александру Ерёменко с благоговением и трепетом, а другие — с холодной враждебностью или даже с гадливостью и отвращением, считая метареализм разводкой новоиспеченных авангардистов, выросших ядовитыми мухоморами на поляне эстетики социалистического реализма. Явлением, глубоко чуждым традиции русской поэзии, где должны править совсем другие фигуры. Если не Маяковский, Евтушенко и Рождественский, то Есенин и Рубцов, Прасолов и Чухонцев, Кузнецов и Куняев.
Но уж точно никакие не Ерёменко, Парщиков и Жданов, которых на пушечный выстрел нельзя подпускать к поэтическому трону с их заумью, ёрничеством, игрой в цитаты, ниспровержением прежних кумиров и разрушительным поэтическим бунтарством.
С крестов слетают
криволинейные вороны.
И днём и ночью, как учёный,
по кругу ходит Пастернак.
Направо — белый лес, как бредень.
Налево — блок могильных плит.
И воет пёс соседский, Федин,
и, бедный, на ветвях сидит.
И я там был,
изображая смерть, не муку,
но
в мою протянутую руку.
Играет ветер, бьётся ставень.
А мачта гнётся и скрыпит.
А по ночам гуляет Сталин.
Но вреден север для меня!
( «Переделкино»)
Да, это был вызов: идеологический, мировоззренческий, эстетический, поведенческий, какой угодно.
Одним он добавлял адреналина.
У других вызывал горячее желание вступиться за большую ли малую родину, за великую русскую поэзию, за все её оплеванные и осмеянные солнца — большие и малые, и дать по роже этому непромытому королю поэтов или
Что он такое себе позволяет, что он пишет:
* * *
Идиотизм, доведённый до автоматизма.
Или последняя туча рассеянной бури.
Автоматизм, доведенный до идиотизма,
Сколько её в подсознанье активных завалов,
тайной торпедой до первой бутылки подшитых.
Как тебя тащит: от дзэна битлов — до металла
и от трегубовских дел и до правозащитных.
в годы застоя, как грязный стакан протирают.
подзалетел, перебрал, прокололся, как фраер.
Всё примитивно вокруг под сиянием лунным.
Всюду родимую Русь узнаю, и противно,
думая думу, лететь мне по рельсам чугунным.
Всё примитивно. А надо ещё примитивней…
Какое право на поэтическое высказывание имеет этот человек, который смотрит на «родимую Русь» и ему противно. Да ты на себя посмотри и сам писать научись!
У Александра Ерёменко есть одно стихотворение, которое я
Да, это она, антигерой (точнее, антигероиня) того нашего времени — девочка дебильная Александра Ерёменко.
Приведу этот текст целиком:
Туда, где роща корабельная
лежит и смотрит, как живая,
выходит девочка дебильная,
по жёлтой насыпи гуляет.
Её, для глаза незаметная,
непреднамеренно хипповая,
свисает сумка с инструментами,
в которой дрель, уже не новая.
И вот, как будто полоумная
(хотя вообще она дебильная),
она по болтикам поломанным
проводит стёршимся напильником.
Чего ты ищешь в окружающем
металлоломе, как приматая,
ключи вытаскиваешь ржавые,
лопатой бьёшь по трансформатору?
Ей очень трудно нагибаться.
Она к болту на 28
подносит ключ на 18,
хотя её никто не просит.
Её такое время косит,
в неё вошли такие бесы…
Она обед с собой приносит,
а то и вовсе без обеда.
Вокруг неё свистит природа
и электрические приводы.
Она имеет два привода
за кражу дросселя и провода.
Её один грызёт вопрос,
она не хочет раздвоиться:
то в стрелку может превратиться,
то в маневровый паровоз.
Её мы видим здесь и там.
И, никакая не лазутчица,
она шагает по путям,
она всю жизнь готова мучиться,
но не допустит, чтоб навек
в осадок выпали, как сода,
непросвещённая природа
и возмущенный человек!
Я не знаю, где она сейчас, эта постаревшая на тридцать лет, уже очень немолодая Сашина «девочка дебильная», работает ли она курьером, развозящим
Смирилась ли она с пониманием необходимости и дальше промучиться всю жизнь, когда «все примитивно, а надо еще примитивней». Промучиться, лишь бы сохранить эти никому не нужные ценности, в рейтинге которых во главу угла поставлены «непросвещённая природа и возмущённый человек».
В каком сарае родины ржавеет её заклинившая дрель?
Да, это большая поэзия, разрывающая прокрустово ложе омертвелых норм. При всем кажущемся отрицании поэтической традиции, это в большей степени продолжение её вершин.
Не стихи про «берёзку и рябину».
О смерти Александра Ерёменко я узнал, посмотрев в смартфон на беговой дорожке клуба «Лофт».
Я давно думал, что поэзия уже никому не нужна и она уже никем вообще не воспринимается, и всё кончилось.
И вот я в своём клубе подошёл к брутальному качку Лёше с татуировкой дракона на правой руке и спросил, есть ли у него девушка. Лёша, немного подумав, ибо соображает он не так быстро, ответил: «Да, есть».
Тогда ему сказал: «Лёша, вот у тебя змей на руке. Ты в школе стихи учил? А как тебе такое»?
После чего процитировал:
Я добрый, красивый, хороший
и мудрый, как будто змея.
Я женщину в небо подбросил —
и женщина стала моя.
Как внезапно изменилось его каменное, непроницаемое лицо. Его тоже пробило, через столько лет после того, как это было написано!
Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
А ведь это мы сегодня смотрим на тебя, Ерёма, из своих глубоких могил. Каждый из своей.
И я на этой своей беговой дорожке для повышения жизненного тонуса, в своём небытии, возможно, тоже мёртв.
А ты среди нас хоть мёртвый, но живой.
Король поэтов, которому не нужна свита.
Сергей Строкань
Ерёма умер.
Это слишком красивая аллитерация, чтобы быть голой правдой. И поэтому не вмещается в сознание. Да и он сам не любил такие красивые тропы. Ходил по другим.
Почему он стал на некоторое время столь популярным — даже королем поэтов по голосованию. О эти игры эпохи гласности! Но всё же
Да ладно. Он сам относился к этому титулу иронично. А к своей популярности — очень даже серьёзно. Так откуда она взялась в стране, впервые получившей возможность прочитать запрещённых на много лет Владислава Ходасевича, Николая Гумилёва, Георгия Иванова, Марину Цветаеву… Хотелось
Их появление в публичном пространстве по времени практически совпало с выходом из андеграунда
Я с Сашей не сказать дружил, но приятельствовал около сорока лет. Хотя мои стихи Ерёма ценил безусловно меньше, чем я — его. Это
Кстати, в последние годы, когда Ерёма почти не писал, если не считать его рифмованных шуток, основанных на антицитатах, интерес и любовь к поэзии он не утратил. И говорил, что не надо засорять поэтическое пространство недостихами. Сильно переживал, что сам себя вычеркнул из списка действующих поэтов.
Несколько лет назад я посвятил ему стихотворение:
Он живёт как поэт — он не пишет стихов,
только странные строчки припоминает.
Ничего нет в рисунке важнее штрихов,
и достаточно их, если кто понимает.
То не помнит себя, то не любит себя,
а поэтов иных помнит и почитает —
почитает, собьётся, опять начинает
и бормочет
Если даже в норе обитает поэт,
то особенной —
иль на Божьих прудах, где, как денди, одет,
бродит чёрный чудак в золотистых кудряшках.
О поэт — не бездельник: работа его —
и — на свалку, и мессиджи слать теофилкам:
мол, на свете прибавилось много чего,
что не снилось ничьим мудрецам…
Ну, а список
на пруды прибывающих кораблей
всё ещё недочитан.
А
вот мелькнул за окном, вот звонит у дверей —
с отвратительной бритвою брадобрей.
Прощай, Ерёма! Твои стихи безусловно вошли в золотой фонд русской поэзии. Новые поэты будут читать их наизусть так же, как ты читал, например, Мандельштама.
Олег Хлебников
27.06.2021, 1126 просмотров.
