«Полюса». Мария Малиновская — Евгения Ульянкина

Наталья Игнатьева

Дар речи

В Музее Серебряного века 15 января прошёл вечер из цикла «Полюса» с участием поэтесс Марии Малиновской и Евгении Ульянкиной.

Для того, чтобы получилось натяжение меж двух противоположностей, настоящая полюсность, необходим общий центр, ядро. Для поэзии Марии Малиновской и Евгении Ульянкиной такое ядро — с одной стороны, проблема возможной безъязыкости, с другой стороны, как противостояние этой безъязыкости выступает насыщенность множеством голосов, ищущих своё место в мире и в текстах. Различие, как отмечали сами авторки, отвечая на классический вопрос от Данилы Давыдова, задаваемый в конце каждого вечера «Полюсов» («В чём ваша полюсность?») — в долготе дыхания, в разном внутреннем проживании современности.

Говоря в начале вечера об особенностях поэтик авторок, Юлия Подлубнова заметила, что Евгения Ульянкина сохраняет хрупкий, детский взгляд на мир.
Действительно, ребёнок может, играя, пробовать говорить разными голосами, подражая тому, что он слышит вокруг себя — и удивляться этому, внимательно рассматривать каждый увиденный предмет. Такая «макросъёмка», беспрестанное вглядывание — постоянный приём в поэзии Евгении. Этот принцип отразился и в том, как выглядело чтение: со множества маленьких бумажек, разложенных на столе, что усиливало впечатление фрагментарности. Так происходит и сам процесс письма, как позже рассказала Евгения: текст складывается из кусочков, возникающих в голове; так же составлялась книга «Как живое», путём раскладывания и комбинирования стихотворений, написанных на бумажках.

Обратимся к некоторым текстам, звучавшим на вечере:

* * *

тебе виднее подойди поближе
для зрительного так сказать контакта
глаза в глаза как ложечки как чашки
и вот я вижу

Взгляд соприкасается со взглядом, увеличивается масштаб и объём: глаза-ложечки-чашки. Восприятие обострено, глаза становятся не только органами зрения, они вбирают в себя мир, приобретая дополнительное измерение и новые способности, они могут пробовать мир на вкус, пить его. Детали окружающего мира, на которые смотрит лирический герой стихотворения, становятся не тем, чем были изначально, меняют свой масштаб, положение в пространстве и, соответственно, значение. И то, как реальность фиксируется и преломляется в текстах, отрефлексировано в них самих:

какая мелкая работа
преображать предметы в знаки

(«давай скажу тебе как было…»)

Или:

и вашу речь записываю тайно
на валики из мертвенного воска

(«а если говорить по чесноку…»)

Восковые валики использовались в фонографе Эдисона. Таким образом, запись вневременна и обладает особым значением — это не современная запись, которую можно сделать молниеносно и без усилий. Воск назван «мертвенным», что подчёркивает эфемерность этой записи — и самой жизни. Вопрос: можно ли при помощи записи удержать время?

В этом одно из различий поэтик Ульянкиной и Малиновской: для Марии важность записи не подлежит сомнению, это документ, бережный акт сохранения чужой речи, борьба с безъязыкостью путём включения живых эмоциональных голосов. Как написал Геннадий Каневский во вступительном слове, озвученном Данилом Файзовым, у Марии разговор о боли и травме происходит в том числе через архитектонику текста, на разных его уровнях.

Одна из задач авторки, о которой она говорит, — дать возможность говорить тем людям, которых никто не слышит и, возможно, не хочет слышать. Другая важная тема, проходящая через многие тексты Марии — желание героев скрыть боль и страдания.

* * *

документальное искусство это подлость
я не хочу никакого документального искусства
когда прилетел вертолёт и забрал нас с крыши
нашего дома
мы даже не смогли взять обувь
мои дети стояли в аэропорту босыми
и подошёл какой-то ублюдок
современный фотограф
и начал их снимать
жена спросила меня что он делает
это причинило ей боль
я подошёл и спросил что ты делаешь гад?
зачем ты снимаешь моих детей босыми?
он ответил это важно
показывать страдания
чтобы мир знал и бла-бла-бла
я сказал хорошо ублюдок
я не хочу чтобы ты показывал мои страдания
<…>

Ещё одна важная проблема, возникающая вокруг этих текстов и в них самих — этическая. Насколько правомерно говорить о боли, которую приняли на себя жертвы? Для читателей их слова — стихотворный текст, искусство, для героев — непереносимое страдание. Способен ли читатель по-настоящему понять это страдание? Если он и не поймёт, он узнает о нём — и это немаловажный шаг.

* * *

ты знаешь что чувствует человек
боль которого выставляется на обозрение?

боль о которой он не может поговорить
даже со своим отцом
потому что это не принято
в нашей культуре

<…>

те кто это читает должны знать
что я живой
и пусть кто-то сунется ко мне
с насмешками или расспросами

я убью его
вот этими руками без оружия
ваше искусство это мой ежедневный кошмар

Герои Марии возмущаются, горюют, обвиняют, недоумевают, проговаривают эмоции огромного спектра. Эти люди столкнулись с адом и смертью, и Мария слушает их с огромной бережностью, что отразилось и в манере чтения, которая отличается эмоциональностью и драматичностью, с сохранением интонаций всех героев, задействованных в тексте, что может быть неожиданно для уха, привычного к отстранённой манере чтения, но такие тексты, кажется, иначе читать невозможно. Перед читателем и слушателем разворачивается история отдельного героя, включённая в глобальный нарратив. Здесь истории людей, переживших гражданскую войну в Африке («Время собственное»), и людей, страдающих психическими расстройствами («Каймания»), и т. д.

Среди вопросов, заданных после чтений, прозвучал вопрос, какая из многих историй, с которыми Мария имела дело, больше всего её потрясла. Это оказались как раз истории людей с психическими расстройствами, которым не находится места в публичном российском дискурсе. Разговор с ними большинству людей не представляется возможным, их не слушает никто — и многим из них было ценно, что их голоса будут услышаны через поэзию.

Другие вопросы были не менее интересны. Помимо вопроса о полюсности, спросили о том, что авторкам нравится в поэзии друг друга. Ответ Евгении был близок к ответу про «полюсность» — привлекательно то, как Мария может развернуть высказывание и погрузить в него. Мария отметила у Евгении важность, во-первых, звуковой составляющей стихов: они как бы парят в пространстве на звуке, во-вторых, смену оптики — образы то отдаляются, то приближаются, мы видим их с разных ракурсов. Также слушатели интересовались, с каких авторов у участниц вечера началось знакомство с современной поэзией: у Марии — Арсений Ровинский, Фёдор Сваровский и Леонид Шваб, у Евгении — Михаил Айзенберг, Дмитрий Веденяпин, Сергей Гандлевский и Олег Чухонцев, а также авторы, знакомство со стихотворениями которых произошло благодаря семинару Алексея Кубрика.

Кодой вечера стали два стихотворения: «Слова чуть-чуть умерли…» Евгении Ульянкиной и «идя, иду долго, как долго бывает во сне…». Марии Малиновской говорят о соприкосновении противоположных миров, не находящих взаимопонимания, и их дальнейшем отталкивании. Корявая, потерянная и неловко удивлённая речь француза Эдика из стихотворения Евгении, недоверчива по отношению к русской действительности, которая остаётся неизменной и непонятой:

Ну так вот, Эдик
давно целиком в Квебеке.
А у нас тут крапива жалит совсем всерьёз.

Напротив, в стихотворении Марии возникает апокалиптическая картина «лагеря для нерождённых»:

и самое страшное, что это правда

это постправда

но я все равно не верю

Эти стихотворения удачно подытожили и обострили направления диалога авторок друг с другом и со слушателями.

 

 

Геннадий Каневский

Взаимодополнение

Слово эксперта

Мне бесконечно жаль, что не получается сегодня выбраться на «Полюса».

Дело в том, что, на мой вкус, уже давно не было «Полюсов», столь близких к некоторому идеалу этого цикла, существующему у меня в голове. Потому что «Полюса» — это про диалектическое единство противоположного, про взаимное притяжение и дополнение, про взаимообусловленность и невозможность одного без другого в некоем едином поле.

Маша с первых шагов (а начала она рано) вызывала у определённой части литературного истеблишмента глухое раздражение. (И при этом — безоговорочное принятие и восторг у многочисленных поклонников). Иным маститым литераторам это казалось «умным деланием», эксплуатацией тем, самолюбованием. Языка нового поколения они не хотели слышать, им было непонятно, что о боли и травме можно говорить так — внешне сдержанно, не взахлеб, без видимого надрыва, проявляя упомянутую боль через архитектонику текста, через драматургию, через цитату, через раскрытие текстового пространства навстречу реальному персонажу. Для того, чтобы поэзия Маши заняла то высокое место, которое ей по праву принадлежит, должен был созреть некоторый культурный контекст, и сейчас мы понимаем, что она была в известной мере его провозвестником — тут и появление новых медиа, и подъём документального театра и нового перформативного искусства, и поэзия и проза Гали Рымбу и Оксаны Васякиной, и общественные потрясения, и укрепление позиций консервативно-охранительной части общества в последние годы. Учитывая всё это, начинаешь понимать, что премия «Поэзия» — не случайность, а закономерность.

Женя в этом смысле кажется её противоположностью — неким сосредоточением на красоте момента, на жесте и движении, явленных в слове, на макросъёмке, кажется неким отворачиванием от личного-политического в сторону частного-общечеловеческого. Это тот тип взгляда, который в современной молодой русской поэзии явил высокие образцы в виде стихов покойного Васи Бородина и ныне здравствующих Андрея Гришаева, Дениса Крюкова, отчасти — Маши Марковой. Но я бы взял на себя смелость сказать, что у Жени в этой когорте — своё, особое место: её мастерство лежит в минимализме, в отсекании лишнего и избыточного, в стягивании рассыпанных штрихов в одну точку. Стихи Жени парадоксальным образом сочетают воздушность и экономность средств. Я бы сказал, что в них есть ровно тот запас воздуха, который кажется достаточным, чтобы не задохнуться в ситуации опасности, но когда ты начинаешь дышать этим воздухом, его, как выясняется, вполне хватает, чтобы оторваться от земли. Как такое получается — загадка, в этом Женино искусство. И премия «Лицей» здесь — тоже не случайность.

И вот эти два поэта (или две поэтки), двигаясь с разных сторон, подходят к некоторой общей точке — и этой точкой оказывается их дар организовывать облако смыслов, облако чужих текстов, распоряжаясь ими так, что они открывают нам некоторую прежде скрытую суть. Я имею в виду редакторскую работу: Маши — в «Цирке «Олимп» и с недавнего времени — в собственном её интернет-журнале, посвящённом билингвальности, переводу и разнообразным национальным поэтикам (тут она наследует многочисленным интернациональным поэтическим проектам Игоря Сида и Андрея Сен-Сенькова, но в чём-то — на уровне замысла — уже и опережает их); Жени — в собственном соцсетевом поэтическом паблике, в поэтической редакции интернет-проекта «Формаслов» (да простят меня остальные редакторы этого достойного проекта, но Женин выбор внутри него представляется мне наиболее интересным) и — опять же, с недавних пор — в качестве молодого наставника молодых в зимней поэтической школе в Сочи.

Желаю всем присутствующим насладиться прекрасными текстами талантливых авторов. Завидую.

 

 

Юлия Подлубнова

О поэтическом бесстрашии

Слово эксперта

Геннадий Каневский наиболее репрезентативным образом и абсолютно исчерпывающе представил обеих участниц этих «Полюсов», мне остаётся внести только небольшой штрих.

Полагаю, что и Мария Малиновская, и Евгения Ульянкина в своих текстах зачастую являют нам личное и поэтическое бесстрашие.

Мария — не только обращаясь к практикам травмоговорения и прямого высказывания, как мы видели в премиальном тексте «Бело-красно-белый флаг», не только работая с политической повесткой, но и тогда, когда она составляет коллажи из голосов тех, с кем приходилось вступать в контакт, брать у них интервью, выстраивать отношения с теми, кто носит на себе стигмы, кто пережил тяжёлые потери, кто сам оказался преступником. Удивительно, как в такой молодой девушке находятся силы на контакты подобного рода и на создание текстов с крайне драматическим контентом.

Однако и Евгения Ульянкина бесстрашна, пусть и по-другому. За всем миром хрупкого детства, который она выстраивает, оглядываясь на голоса Алексея Кубрика, Михаила Гронаса, Василия Бородина, за её коротким, прерывистым дыханием ощущается пока что предчувствие катастрофы — даже не взросления, но какого-то прорезания в настоящей жизни, которую не заговоришь, не спрячешь за словами, хотя пытаться, возможно, нужно, — предчувствие и спокойное принятие катастрофы, что много стоит. В общем, снова соглашусь с Геной, участницы «Полюсов» друг друга более чем достойны.

Музей Серебряного века,  Полюса 

08.02.2022, 1099 просмотров.

Контакты Поиск Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019 Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций © Культурная Инициатива © оформление — Николай Звягинцев © логотип — Ирина Максимова Host CMS | сайт - Jaybe.ru