* * *
Старики, как некрупные попугаи,
живут в среднем лет двадцать.
Жалко!
Обаятельные, иногда очень обаятельные люди,
накопившие бесценный жизненный опыт,
столько всего чувствующие и понимающие,
избавившиеся, наконец, от большинства вредных привычек…
Им бы жить да жить!
Но вот открываешь дверь,
а он/она лежит на дне клетки —
клюв на́ сторону,
лапки поджаты,
крыло
очки разбиты,
торчит желтоватая нога в синюшных пятнах.
И ни звука,
ни единого звука.
* * *
Дождь хлопает по листьям. Дача. Свет,
Какой бывает утром на террасе,
Когда тебе шесть с половиной лет
И три просторных месяца в запасе
До школьной смутной суеты сует.
Из банки на столе торчит букет
Лесных цветов с пчелой посередине,
Почти кино — три цвета: белый, синий
И розовый, нет,
Ещё, конечно, жёлтый тоже есть.
Жизнь светится, как свечка в фонаре,
Как смысл и звук, один внутри другого,
Из той статьи (чтоб не сказать норы)
О тайне века и природе слова.
И что бы ни случилось: мор, война,
Как адские бы ни ярились силы,
Какие б ни настали времена,
Но то, другое, тоже было, было.
* * *
В лесу есть счастливый подлесок,
А есть неприветный и хмурый,
На фоне любого эксцесса
Казалось бы так, а на деле
Актёры уже на пределе,
Но пьеса идёт без антракта.
Прекрасное чёрное знамя.
А пашня набита костями.
Забрызгано
Белеет
Всё прочее — литература,
Поэзия пятого акта.
* * *
От времени краски поблёкли
На лодках в Шанхайском порту.
Давайте настроим бинокли
И будем смотреть в пустоту.
Не чтобы пленяться и славить,
А просто, как смотрят в окно,
На нечто, что трудно представить,
Настолько прекрасно оно.
Туда, где, смеясь и скучая,
Как цапля, привстав на носок,
Поёт Александр Николаич,
И время уходит в песок.
* * *
Мне кажется, это не просто,
А просто в далёкой стране
Остались знакомые звёзды —
Встают и заходят оне,
Где Тютчев мерцает очками,
И Пушкин летает верхом,
Как вихрь, над Святыми Горами
Под мелким искристым снежком.
Где в ссылке — мой предок по папе —
На поле считает ворон
Простой агроном Веденяпин,
Герой, декабрист, Аполлон.
* * *
Есть чужие, а есть свои,
Но свои тоже часто чужие.
Как же это, родные мои?
Что же это, мои дорогие?
Я согласен, что мы не одни,
И вообще некрасиво делиться
На вот эти вот «мы» и «они»,
Но встречаются разные лица.
Дело тут не в щеках и губах
(Есть везенье, а есть невезенье),
Не в
Суть не в этом, а в том впечатленье,
Что дают выражение глаз,
Интонации, жесты, манеры.
Взять хотя бы… Но лучше сейчас
Обойтись без конкретных примеров.
Всё равно мы одно — приглядись! —
В равной мере духовной и плотской.
Марк Наумыч любил тебя, жизнь,
Что ж ты стала такой идиотской?
Чувство особенного
Похоже, что теперь оно в вещах,
В обычных, так сказать, предметах быта:
Столе, стеклянной чашке, в том, как шкаф
Присутствует, как форточка открыта.
Ну, или в полуматериальных: в том,
Как небо никнет, хмурится и пухнет,
Несётся поп на курице верхом,
Грохочет гром, и свет горит на кухне.
Что б ни смущало душу: радость?.. бунт?
Как ни было б тебе легко ли, тяжко…
Вдруг вот оно на несколько секунд,
И снова — просто небо, просто чашка.
* * *
…Раз: победителей не славить.
Два: побеждённых не жалеть.
В. Ходасевич
А мне жалко и этих, и тех:
Жертв и аггелов ада,
Самых гнусных и мерзостных, — всех,
Даже главного Гада.
Рядом с ним наш постылый пострел —
Просто сплющенный дюбель.
А того даже Мильтон жалел,
Вырисовывал Врубель.
Как у Зощенко ровно,
А потом пригляделся — беда,
Плач и скрежет зубовный.
Дикость, ненависть, ярость,
Горы тел, море зол, реки слёз.
Врубель, Мильтон и жалость.
До всего
Нахальная морда трамвая
В новинку ещё веселит.
Зеваки толпятся, зевая,
Вагон, громыхая, искрит.
И Аннушка, грозная сила
Неясно добра или зла,
Ещё ничего не купила,
Тем более не пролила.
Приятно сияют галоши.
Прозрачной январской Москвой
Идёт Берлиоз
Покачивая головой.
Лодочная станция
(Из цикла «Дом отдыха семидесятых»)
Стук лодок о брёвна причала,
Рутинный
Народу в тот день было мало —
Наверное, выбрали пляж.
Нам выдали длинные вёсла.
Я, к слову, не хуже, чем взрослый,
И грёб, и табанил уже.
Взметнувшись панельным цунами
С мозаикой передовой,
Поблёскивал между стволами
Дом отдыха наш типовой.
С фасада советская Геба
Дивилась на нас моряков.
Мы выплыли в карее небо
И сделали восемь кругов.
* * *
Сегодня в лесу
Ей было лет пятьдесят.
Она шла чуть впереди
в разноцветный кофте,
или, наверное, правильнее — блузке,
которую я хорошо помню.
Мы не разговаривали,
просто время от времени
поглядывали друг на друга.
Полузабытое чувство блаженства,
от которого перехватывает дыхание.
Если маме пятьдесят,
значит мне — двадцать пять,
нет, не работает,
мне шестьдесят два,
как на самом деле.
Август. Тропинка в
утрамбованной хвое,
корни, шишки.
Переливчато синий
рискуя жизнью,
ползёт прямо нам под ноги.
Мы его заметили.
Жук не пострадал.
Осенью 1971 года
Сначала на метро, потом пешком
До улицы Неждановой. Однажды
Мой одноклассник Лёня Поздняков
И я отправились на службу в церковь — важно,
Что до того ни он, ни я вообще,
Как говорится, слыхом не слыхали
Потрескиванья стольких вот свечей
И пенья, как бы по диагонали
Плывущего сквозь сизый полумрак
С вкрапленьями
Храм был как остров, или как маяк
Для пионеров Лёни Позднякова
И Димы В. Обратно под дождём
Мы
На незабвенном шестьдесят втором
По Ленинскому мокрому проспекту.
* * *
Я ничего не обещаю, —
Сказало время.
А для чего ж тогда, сверкая,
Дышала темень,
Та, разделённая на графы
Декабрьским мелом,
И та, которая из шкафа
В упор смотрела,
И та в скользящих звёздах, где я
Прощался с летом,
И та, которая, редея,
Казалась светом.
* * *
Когда, путешествуя по озёрам,
из узкой протоки
выплываешь на широкую воду,
распахивается как бы тройное пространство:
серединное плоское лицо воды
и два огромных уходящих в высоту уха —
уха неба.
* * *
Полуостров поля,
Окаймлённый с трёх сторон
Полукругом леса.
На переднем плане.
Под наклоном вдалеке
Белый задник неба.
Справа в
Каркают вороны.
Слева за стеной берёз
Громыхает трасса.
Описаньям грош цена.
От мышей до сосен
Всем и так понятно, что
Наступает осень.
18.09.2022, 1043 просмотра.
