Светлана Коллерова
1 ноября в
Это была одна из встреч в рамках большого и важного цикла, но в этот раз, пожалуй, впервые возникла своеобразная реакция на само сочетание слова «память» и имени поэта — Андрей Тавров. Память проявилась не только в своей изначальной функциональности, как воспоминание о былом — отошедших в прошлое встречах и беседах и
( «Людской луч»)
В очередной раз можно было убедиться, что тексты Таврова не просто звучат, они резонируют в нас, двигаясь «по проложенным колеям воображения и мысли» (М. Мамардашвили), переформатируя восприятие, казалось бы, хорошо знакомых слов, фраз, предметов и явлений. Во многом это связано с поставленной поэтом задачей вернуть слову свежесть восприятия и звучания, в том числе за счёт самого болезненного действия — полного отказа от него, утерявшего смысл и превратившегося в свою пустую оболочку, и погружения обновлённого, как бы вновь рождённого слова в новую конструкцию. «В настоящем стихотворении все слова лишние», — говорил Тавров. Каков же выход? Нужно дать возможность говорить самому предмету или явлению, и в этом случае задача поэта — лишь обозначить и затем обустроить пространство этого рассказа, обеспечив
Тексты Таврова считаются трудным чтением. Сложный язык, «белиберда», так охарактеризовал поэзию Таврова один из гостей вечера. Но ведь поэт вынужден изобретать особый язык для того, чтобы говорить о явлениях определённой категории, внутренним элементом которых является то, о чём говорить иначе не получится: «Между вещью и глазом / Воздушны леса не вещей / Раскачивает их всевидящий ветер».
Или, говоря словами постоянного собеседника Таврова
…Зренье свой мир сотворило,
Сердце пускай творит из картин,
Заключённых в тебе, ибо ты
Одолел их, но ты их не знаешь.
( «Поворот»)
И этот новый язык отличает повышенная напряжённость и плотность, предельная нагруженность смыслами и сложнейшими метафорами, всем тем, что требует от читателя или слушателя не просто внимания, но полной внутренней отдачи, глубокого погружения в реальность текста, устойчивости при попадании в зыбкие области, заселённые кажущимися на первый взгляд абсурдными образами и метаморфозами, а это не простая работа, требующая тщательной подготовки и регулярных тренировок по поддержанию формы.
Поэт меняется, растёт, переводя случившиеся и неслучившиеся события в категорию возможного, так и его читатель должен развиваться вместе с ним, иначе разрыв неизбежен и рано или поздно термин «белиберда» замаячит на горизонте.
О постоянном самосовершенствовании Таврова, сложной работе над собой, мучительном поиске своих ответов на свои же вопросы говорила на вечере Марианна Ионова, отобрав для своего выступления стихотворение
…Он танцует на побережье, он подкидывает себя в воздух.
В мягких пластиковых местах сознанья — он сам их создал —
Такое возможно, что ты — махаон и ветер,
Что — завтрашний панцирь ты, холм, до черепа сжатый.
Прозвучавшие на вечере воспоминания вдовы поэта Елены Резниченко, Татьяны Грауз, Вадима Месяца, Валентины Фехнер, Юрия Цветкова, Марии Шихеревой и других, уникальные и ценные для дня сегодняшнего, подтверждали важную мысль, высказанную Александром Давыдовым: Андрей Тавров — это наглядный пример того, что можно жить возвышенно и умно даже в наше очень сложное время. Время, страшными чертами которого, уже по определению самого Таврова, явились расчеловечивание и нарастающий цинизм, время «когда в венах гуляет не плач, не восторг, а смутная тревога и противление непрошенно происходящему».
Верно заданный ведущими вечера Вадимом Месяцем и Данилом Файзовым общий тон встречи позволил увидеть фигуру поэта не как отдалённое явление начинающего бронзоветь памятника, но как живого человека, со всеми его печалями и радостями, мечтателя, остро чувствующего, понимающего и сопереживающего, более того, позволил невольно ощутить его пребывание в зале здесь и сейчас.
Об этом постоянно крепнущем чувстве присутствия Андрея, несмотря на его физический уход, говорил и Владимир Аристов, прочитавший стихи, посвящённые Таврову и дарящие ощущение непосредственной близости друга: «рука, которой я прикрываю глаза от слепящего света, твоя». Он как бы вторил словам Таврова о продолжении общения с ушедшим о. Александром Менем: это длящаяся непрекращающаяся встреча с тем, кто не прервал своего общения с миром.
Эффект присутствия Таврова усиливался за счёт демонстрации ставших архивными фотографий поэта и отрывка из фильма Андрея Коллерова «Человек — колодец», дающего возможность слышать поэта, наблюдать за тем, как он читает свои стихи. Неслучайно запись сделана в пространстве выставки на фоне работ Михаила Барздыки и Александра Добрицына, Тавров не раз говорил, что для него живопись и скульптура были не менее значительными по воздействию, чем поэзия. Так и в последнем интервью Ольге Балла поэт, возвращаясь к этой теме, заметил: «в живописи и в скульптуре есть рассказ, но нет слов. И для меня явить куда важнее, чем описать».
Последнее стихотворение Таврова «Эдип завершает скитания», прочитанное Данилом Файзовым, явилось драматическим акцентом вечера, установившим эталонную высоту для внутренней самонастройки как выступающих, так и многочисленных почитателей творчества поэта, заполнивших зал музея.
…Я уже там — нигде, я уже он и она,
уже свиристель, что ослеп, отжился, оглох,
река без рыб без реки, без дна,
свист вены без вены без гроба на гробе мох,
Я ушёл на войну я рождаюсь в избе опять,
Вот белой тарелкой в воздух плывёт лицо
я спать кузнечик я баба в ночи кричать
я жизнь без формы без скорлупы яйцо
и вселенная ищет пустое моё крыльцо
себя и меня во мраке двойном зачать
Впереди память об Андрее Таврове, новые публикации и собрание сочинений, первый том которого благодаря «Русскому Гулливеру» уже увидел свет. Прошедший же вечер показал, что для рассказа о личности такого масштаба как Андрей Тавров определённо не хватит времени, каким бы лояльным не был регламент.
10.11.2023, 749 просмотров.
