Дополнительно:

Мероприятия

Новости

Книги

Памяти Алексея Кубрика (10 сентября 1959 — 6 февраля 2024)

48-е Жан-Жаковские чтения. Алексей Кубрик. 15.01.2018. Фото Елены Семёновой

 

Дмитрий Веденяпин

Несколько сбивчивых слов об Алёше Кубрике

 

…Ты б остался… А ты бы остался?
Что клюёт на такую грусть?
Невпопад иногда улыбался
и рубашку вешал на куст.

Алексей Кубрик

Пришла оглушительная новость: умер Алёша Кубрик.

В это почти невозможно поверить…

Мы познакомились и подружились в середине 1990-х.

Говорить с ним о стихах было очень особенно. Я, честно говоря, не сразу догадался, что странная, как бы разбегающаяся в разные стороны Алёшина речь вовсе не была следствием неопределенности его точки (точек) зрения. Просто он слишком хорошо понимал, что чересчур выверенные и непротиворечивые слова в таких разговорах — притворство, а к притворству он был органически не способен.

То, к чему Алёша всю жизнь тянулся, находилось на такой глубине и в такой дали, что проторенных маршрутов туда просто не было. Приходилось кружить, возвращаться, снова кружить.

Все, кто знал Алёшу, помнят, как, заговорив о Божневе или Мандельштаме, он мог вдруг — причем невероятно подробно! — начать объяснять, как именно нужно наносить олифу на какую-нибудь деревяшку, солить грибы или вялить рыбу. В действительности эти отступления были, конечно, не отступлениями, а приближениями — простите, не знаю, как обойтись без пафоса — к пространству любви, где вместе, просвечивая одно сквозь другое, а то и превращаясь одно в другое, находились и его плотницкое дело, и река, и деревья, и трава, и стихи…

…Чуть дальше — на монашьи клобуки
похожи очертанья перелеска,
и мокрая тропинка, точно леска,
вот-вот порвётся серебром реки.
А если сшить с шептанием тропы
полдневный зной внутри жужжащей твари,
то крылья сложатся, как выпад киновари
сквозь медленное зрение травы…

( «Художник, собирающийся в даль…»)

Алёша знал, что поэзия нам, людям, не принадлежит. И поэтому начисто был лишён зависти. Я не раз слышал от него: «Чужие стихи я люблю больше своих». При этом имелись в виду не сочинения Пушкина с Фетом, а стихи современников. Мало кто из поэтов выговорит такое…

Алёшина открытость к другим авторам, в том числе совсем молодым и неопытным, его умение радоваться чужим успехам были поразительны. Как известно, он всем (во всяком случае, всем моложе себя) говорил «ты». Но почему-то сразу чувствовалось, что это «ты» — вовсе не давящее «ты» важничающего взрослого. Пожалуйста, слышалось в этом, вы тоже можете говорить мне «ты», ну и, конечно, относиться ко мне «на ты». Перед поэзией мы все равны — нет никаких генералов и рядовых. Между прочим, некоторые из его поэтических семинаристов и говорили ему «ты», и Алёша принимал это как должное. Ну, а уж спорить с ним, возражать ему на его семинарах вообще никто не боялся — никакого авторитаризма не было в помине.

Алёшины семинары в разных учебных заведениях, летние посиделки в Измайловском парке, а однажды и в моём Юго-Западном леске были для многих и важны, и ценны, и вдохновляющи. Уверен, что многим и многим будет их не хватать.

Алёша был талантливым и прямодушным человеком. Общаясь с ним, можно было не сомневаться в его искренности. Его расположение, которое мы, его друзья, чувствовали, было неподдельным. Спасибо ему за эту щедрость!

И последнее: Алёшина смерть так ранила и ужаснула меня ещё и потому, что он принадлежал к породе людей, которые с возрастом становятся только мудрее, прозорливее, искуснее…

Я очень дорожил нашей дружбой. С Алёшей было легко.

 

* * *

1

Дыши перед жизнью, дыши!
Читай перед смертью, читай!
Когда ещё голос не минет души,
укрытой в прочитанный рай.

Спроси короля, если видишь Грааль,
поблизости есть ли жильё…
Спроси Парцифаля: заветную даль
насквозь ли разит копьё…

И если во время бессонных ночей
найдёшь хоть страницу огня,
читай перед смертью… Вернувшись за ней,
невольно прочтёшь и меня…

2

Дыши перед жизнью, дыши!
Читай перед смертью, читай!
Когда ещё голос не минет души,
укрытой в прочитанный рай.

И если поёт только то, что умрёт
и выйдет из царства теней,
читай перед смертью… Я предал её,
чтоб ты не погибла во мне.

1988, 2004 г.

Вечная память!

 

 

Андрей Гришаев

Случай в лесу

Когда в минувшую субботу мы с Леонидом Костюковым плутали по больничному двору в поисках Лёшиного отделения (не зная ещё, что будем общаться с ним в последний раз), нам вспомнился один эпизод примерно семилетней давности. Подмосковный лес, прогулка по грибы, мы втроём (точнее, вчетвером) с Кубриком, Костюковым и беспризорной собакой, которая неожиданно привязалась к нам и стала на те несколько часов нашим верным спутником. Когда мы уже возвращались по лесной дороге к шоссе, её на наших глазах сбила машина, мы были единственными свидетелями этого. В течение десяти минут собака умерла у нас на руках.

Так вот, в моей версии истории мы с Леонидом Владимировичем абсолютно скисли от случившегося, в то время как Кубрик оставался очень скуп на эмоции и владел собой вплоть до какой-то сухости. Воспоминания же Костюкова оказались почти диаметрально противоположны: в его версии Кубрик рассеянно хлопотал вокруг умирающей собаки, куда-то звонил и будто бы не хотел верить в неминуемое.

В этом несовпадении воспоминаний мне почему-то видится определённый смысл. Лёша действительно умудрялся одновременно сочетать в себе несочетаемые вещи: возвышенность и приземлённость, очарованность и предельный прагматизм. Невещественные стихи (свои и много-много чужих) и выбор сорта морилки для видавшей виды тумбочки. В определённые моменты такое соотношение казалось мне даже странным (слишком много этого или слишком много того), но сейчас я склонен думать, что это был чуть ли не единственно верный способ прожить жизнь во всей её полноте. К горю остающихся, она оказалась неполной (шестьдесят четрые года — это совсем немного), но, к чести ушедшего, она полностью прожита.

 

Евгения Ульянкина

А Кубрик один

Алексей Анатольевич. Товарищ Кубрик. Дядь Лёша.

Вечно его нет на фотографиях с семинаров — потому что с камерой он сам. Как он всех нас видел, красивыми и настоящими. А ещё — листья, свет и воздух, капельки и паутинки. Моя первая и, наверно, любимая его книга называется «Внимательный лес». Вот её автор тоже такой — внимательный.

Не знаю больше никого, кто бы так пристально читал, так много видел в каждом слове. Любимый способ исследования — пробить слово в Национальном корпусе русского языка и посмотреть, кто как его поставил. Какие дорожки уже закрыты, а как ещё никто не делал. Рецепт на все случаи жизни: некрепко стоит слово в стишке — загляни в корпус, посмотри, что на этот счёт думают Пушкин, Мандельштам и Айзенберг.

Наши стихи на семинарах он всегда читал по гамбургскому счёту, без скидок. Получилась одна строчка — значит, получилась одна строчка. Вроде стихотворение, но шатается и дребезжит одно слово — изволь найти точнее и поставить твёрже. И вообще, зайди в стихотворение заново и выйди нормально — там, где ты ещё не был.

Кубрик и сам всё время пытался написать идеальное стихотворение и собрать идеальную книгу. Бесконечно возвращался к старым текстам — то уточнит слово, то выкинет целые строфы, или вообще «зайдёт и выйдет заново», так что от первоначального варианта останется пара строчек. И книги никогда не составлял по принципу «всё новое», а как бы пересобирал каждый раз всего себя, как видит сейчас.

При этом наш семинар никогда не был про «я знаю, как правильно». Скорее так: «я знаю, что тут что-то  не то, но только ты можешь найти решение». Кубрику не было интересно, чтобы мы писали и думали, как он — что за радость говорить с зеркалами? В последнее время вообще бывало наоборот: он показывал свои стихи перед публикацией, спрашивал, где сбоит. Правил, дописывал, показывал снова.

Он учил думать своей головой, говорить своим голосом и искать свои слова. «Худший вид воровства — когда крадёшь у всех сразу». Как-то на очередном семинаре велел отращивать внутреннего критика — не вечно же оглядываться на учителей. Мы тогда немедленно уточнили инструкцию: отращивать внутреннего Кубрика.

Кто ж знал, что так скоро только внутренний и останется.

У Алексея Анатольевича был смешной адрес почты — akubrik1, «а Кубрик один». Он и был такой один — учитель, старший друг и любимый поэт  также реставратор, рыбак, гурман…). Спасибо за всё. Свидимся будем живы.

 

Леонид Костюков

Что-то остаётся…

Вчера утром умер Алексей Кубрик. К этому шло  медицинском отношении), но до последнего оставалась шальная надежда — на его жизнелюбие, на чудо. Однако чуда опять не случилось.

Мы познакомились тридцать семь лет назад. Мы с Машей, тогда ещё будущей моей женой, ехали в метро, и здоровый малый, уже выходя из вагона, как-то  перевернулся всем телом назад и сказал:
— Мужик, из Литинститута? Ещё увидимся.

И точно. Литинститут в то время был такой площадкой молодняка, где каждый считал себя первым, но ему было не всё равно, кто второй. Поэтому активно искали и делились находками. Серёжа Саканский принёс мне стихи Лёши Кубрика. Я с первой попытки не въехал. Зато въехал со второй — не помню уже, с чьей подачи. А потом Алёша написал «Подбородок пальцами подперев…» — и всё стало более или менее ясно.

Параллельно настали девяностые. Алексей очутился в них в качестве мужа бизнесвумен Натальи, прикоснулся к нестойкому богатству и чуть ли не ежедневно таскал нам пакеты еды. Это было возле Арбата, и через несколько лет я прочёл, не помню уже, у кого, такой рассказ: спускается ангел с небес на Арбат и объявляет конец света, если, конечно, никто не возражает. Ну, люди относятся с пониманием: надо, значит надо. И только один столяр, кашлянув, говорит, что хотел бы закончить буфетик. Ангел неожиданно интересуется, какой буфетик, сколько ящичков, отделений — и резюмирует, что буфетик надо закончить, а конец света откладывается на следующий раз.
— А когда следующий раз? — спрашивает арбатская бабушка.
— Через десять тысяч лет.

Как ни вспомню эту чудесную притчу, в роли столяра вижу Алёшу Кубрика — тем более, что ремеслом (как сказать?) краснодеревщика он владел основательно. Но важнее, наверно, что стихи — свои и чужие, лес, грибы, рыба, буфетик — это не просто складывалось в целое, а варилось, как суп, перекрестно пропитываясь.

С годами стихи Кубрика становились всё проще и доступнее, но остаток сложности придавал им объём. В общем, так уж безоглядно не впадал в ересь.

В 1992 году Алёша нашёл два места (для себя и меня) в одной из частных школ той эпохи, и с тех пор мы преподаём… преподавали в самых разных конфигурациях, от академических вузовских курсов до студий и мастер-классов, вместе и врозь, иногда с Димой Веденяпиным. Алёшина студия — это прекрасные молодые люди, искренне любящие своего мастера, такую бы всем.

Мы с Алёшей много раз попадали в забавные ситуации — о некоторых я написал, о других надеюсь успеть написать. А теперь давайте на пару минут избавимся от страха перед банальностями.

Алёша действительно любил людей; не любил только явления. Этот подлинный демократизм прекрасно уживается у него с элитарностью некоторых стихов. И мы прощаемся с одним из самых добрых известных мне людей.

Мы с Андреем Гришаевым успели посетить Алёшу Кубрика в стационаре, за несколько дней до конца. Поговорили. В частности, он сказал:
— Отсюда видно, что большинство стихов отваливается. Но что-то  остаётся.

Что-то остаётся…

 

Скорбим 

10.02.2024, 2473 просмотра.




Контакты
Поиск
Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций

© Культурная Инициатива
© оформление — Николай Звягинцев
© логотип — Ирина Максимова

Host CMS | сайт - Jaybe.ru