Два взгляда на Леонида Шваба: после выступления на «Улице ОГИ» мы попросили записать свои впечатления двух слушателей, один из которых старый товарищ по цеху и в жизни, давно знающий его стихи, а другой недавно начал погружение в поэтику Шваба.
Катя Соколова
30 ноября в Москве выступил Леонид Шваб. Его чтения здесь – редкость, поэтому долгожданное событие получилось замечательным.
Программа была двухчастной: в первой части вечера Шваб прочел стихи из книги «Поверить в ботанику» (М, НЛО, 2005), во второй – все, что было написано после нее. Его задачей, по собственным словам, было «выстроить ряд, в котором проявились бы различия и сходства» того, что было издано шесть лет назад, и того, что пишется сейчас, «понять для себя – довесок ли это к „Ботанике“ или новый корпус».
Многие стихотворения из «Ботаники» зачастую кажутся мне припоминанием давно бывших событий, в которых принимали участие некогда знакомые люди. Что с ними было до или после сказанного – наверное, неважно. Они выхвачены из истории, их история – тридцать секунд, в течение которых звучит стихотворение. Либо, с другой стороны, это припоминание «своей собственной» (кавычки: кто бы знал, насколько «я» в стихотворении – это автор) жизни, помещаемой в некое «другое» пространство ( «Я уехал в Монголию, чтобы поверить веселому сну…»).
И кто все эти Фридрихи, Филиппы? – «возвращающиеся персонажи, – отмечала Мария Степанова в предисловии к „Ботанике“, – англичанин, Каминский, форштадтские, татары и венгры, Фридрих и Эльза, братья и сестры». Выкидываешь горсть зерен – и вот они проросли в разных местах и стоят деревьями-персонажами, разными, но выброшенными из одной ладони. И ты переносишь чужой опыт на себя, свой – на персонаж.
Когда я читаю/слышу отдельные стихотворения, не всегда могу понять – о каком времени в них говорится. «Где было поле обособленное, вырастает роща…» (1998) – неясное ощущение войны (или это только у меня?) и смутное ощущение мира (после войны? – «на камне свечечка горит» – и потом понимаешь: это же Израиль). Вообще чувство тревоги – может быть, из-за этой обрывочности фраз, резких деталей, освещенных так ярко, что все остальное проваливается во тьму, – вот уж не знаю, почему это для меня тревожно – но вместе с тем спокойствие. Глядишь в книгу – спокойные строки, слова никуда не бегут и знаки препинания стоят на своих местах. Слушаешь – спокойный ровный голос, импонирующая лично мне (думаю, очень многим) манера чтения. Вот и лежишь на этих волнах, и другого не хочется. Нет, тут в самом деле происходит
Предваряя дальнейшее чтение, Леонид Шваб, по собственному выражению, сказал «совсем очевидные вещи»: перед автором стоят две главные проблемы – написать честно и написать хорошо, что далеко не одно и то же. Нужен хороший текст с честных позиций и персональная ответственность автора за каждую неверно взятую ноту.
Вторая часть – стихи после книги. Одно, другое, третье – да, все продолжается так же. Как будто узнаешь тех же людей, но появились и другие. И звери – мыши, олени, медведи, совы. Кажется, что и их жизнь равно знакома автору.
«Каждая тварь понимает неспешную речь / Коробейникам вход воспрещен я и есть коробейник / Я в зеленом пальто я похож на коня / Я перепачкан известкою и мелом / Я слышу как гневается государь // Над моей головой – беспилотный летательный аппарат / В силу сложившихся обстоятельств я неправдив / Каждое дерево клен я опаздываю на именины / Я обладаю живостью артиста».
Слушаешь – и не понимаешь, где это возможно, что это за реальность. «Я жил на родине зверей / Как в угловом полуподвале / Мотылек у меня барабан / Дверной замок у меня золотой // Неделя в космосе неделя / Кому не хватит помидоров? / Младенец ангельский подходит / Ко мне с надтреснутым лицом // Он по-товарищески мигает / Железной каскою своей / И я разучиваю праздничные гимны / И кровь сочится из ушей».
Эти стихи перетекают друг в друга, границы между ними, как кажется, размыты. Кочующие и возвращающиеся персонажи и похожие на них вещи перемещаются по текстам, оставляя ощущение сложной мозаики. Слышится одно длинное стихотворение – это безоценочно – меж тем как их много разных. Может ли быть так, что эта принципиальная (или только кажущаяся мне принципиальной?) разомкнутость текстов – следствие их эпической, а не лирической природы?
Насколько я смогла уловить, стихи после книги более «я-персонализированы», в них больше «я», чем в прежних. Оно остается непостижимым, выходит за пределы себя самого, но в то же время ощущается очень личным (прячется ли за ним
Мы не знаем, чем считает сам Леонид Шваб (после этого вечера, как бы услышав сам себя) свои новые стихотворения – продолжением «Ботаники» или новой будущей книгой. Мне было бы очень интересно спросить его об этом. Но для меня, слушателя – да, это новый Шваб.
Линор Горалик
Шваб приезжает редко, читает — еще реже, и людей в зале «Улице ОГИ» было много, в том числе (что всегда ценно) — людей, явно принадлежащих к более юному поколению.
У Шваба своеобразная манера чтения собственных текстов: он, с одной стороны, расставляет акценты иначе, чем (насколько можно судить по состоявшемуся в конце мероприятия кулуарному обсуждению) делает читатель, знакомящийся со стихами по бумаге; а с другой стороны — Шваб в ходе чтения значительно смягчает текст, растягивая окончания строк, отчего его мозаичная оптика (о которой несколько слов ниже) приобретает прозрачную цельность витража.
И тексты сборника «Ботаника», и впервые прочитанные в «Улице ОГИ» новые тексты Шваба демонстрируют совершенно особенную авторскую оптику: оптику, в деталях фиксирующую неплотно связанные между собой явления ( «трепетание малых событий порождает…»), чтобы потом предложить сознанию внезапно цельную, совершенно неожиданную картину мира. Мира, в котором всякое сущее, в свою очередь, постоянно ищет ответа на вопрос о собственной идентичности, — и получает этот ответ, исчерпывающий, но данный все в тех же непредсказумых координатах: «Я обладаю живостью артиста», «Я есть пропитанный солдат», «Я с такою небесною легкостью перемещаюсь с места на место». Благодаря Швабу, такой же шанс возникает и у читателя.
11.12.2011, 6474 просмотра.
