И остаётся собой
18 января писатель, поэт и путешественник Глеб Шульпяков представлял в клубе «Билингва» свой третий поэтический сборник «Письма Якубу» (М.: Время, 2012).
Тексты, составившие книгу, по давнему обыкновению автора, представляют собой по большей части акты поэтического освоения пространства, ритмическое проговаривание взаимодействия с ним человека-наблюдателя. Они проводят читателя по некоторым опорным пунктам шульпяковских странствий: Москва, Стамбул, Венеция, Марракеш (о котором – одно из ключевых, так и хочется сказать – классических стихотворных повествований Шульпякова, «Джема аль-Фна», о странной утрате и ещё более странном обретении собственного «я») – и находящаяся в принципиальной дали от всех этих городов деревня в русской глуши, — место, уводящее не только из времени, но, кажется, и из самого пространства.
Якуб, которому адресованы письма – стамбульский попугай-долгожитель «с библейским именем Иаков», обитатель клетки в старой гостинице, хранитель местного остановившегося времени, — неожиданная и неявная константа авторских странствий, воплощённая возможность возвращения – не обременяющего, не обязывающего, оставляющего человека свободным. Такая скромная константа, у которой и в мыслях нет что бы то ни было определять в жизни своего корреспондента-поэта, — сидя в клетке на жёрдочке, Якуб всего лишь обозначает (но это крайне важно!)
«Странное это было чувство, Якуб!
За десять лет, что мы не виделись, я
объехал полмира, был одинок, несчастен, влюблён
и счастлив, у меня родился сын и вышло
несколько книг – а ты всё так же сидел в клетке,
распустив красный хвост: большая старая
нахохлившаяся птица на деревянной лестнице».
Кажется, «Письмо Якубу», давшее название всему сборнику, вполне вправе претендовать – не менее, чем леденяще-мистическая «Джема аль-Фна» — на статус одного из ключевых текстов Шульпякова. Оба этих текста – об одном: об иллюзорности. И если «Джема аль-Фна» — это об иллюзорности «я», как утраченного, так и обретённого, то «Якуб» — об иллюзорности странствий.
Адресоваться именно к этому молчаливому собеседнику в неизменной клетке, в чужой стране – значит нащупывать ту самую точку постоянства, а, кроме того (не главное ли?) — никому и ничему в своей речи не принадлежать. Это очень согласуется с основным поэтическим жестом Шульпякова – жестом отстранения, чёткого обозначения дистанции.
Вообще, если отважиться на очередную из бесчисленных классификаций всех
На самом-то деле у него редкостная поэтическая позиция: он – поэт констант, — неявных (и, может быть, не нуждающихся в словесном формулированиии) устоев мира. Таких констант немного, и они очень просты. Одна из них – даже не «я», не точка наблюдения как таковая, — а, скорее, сам характер присутствия в мире. Затем и надо перемещаться, не принадлежать – чтобы оставаться ни к чему не сводящимся собой:
«В сущности, этот человек с ведром
Просто переходит из одного дома в другой –
и остаётся собой»
(Помните, что мы говорили об иллюзорности странствий? – Так вот, кажется, для Шульпякова они – форма постоянства).
Пока автор этих строк, глядя из зала на сцену, предавался всем этим размышлениям, — самого стихотворца представляли собравшейся публике и коротко комментировали как поэтическое явление поэт, культуртрегер и организатор литературной жизни Юрий Цветков и просто поэт Дмитрий Тонконогов. Поэт же и критик Владимир Губайловский не просто выразил свои симпатии к поэтической работе героя вечера и даже не только прочертил в своей краткой речи траекторию его художественного развития при помощи нескольких ключевых метафор (выступил, можно сказать, в жанре микро-литературоведения), но и сам прочитал небольшое стихотворение из его нового сборника. Что касается самого автора, он скромно воздержался от самокомментирования и самоанализа. Он просто читал стихи.
Ольга Балла
11.02.2012, 4661 просмотр.
