9 июня в 17.00 в рамках VIII открытого Московского летнего книжного фестиваля в ЦДХ в шатре «Коктебель» (внутренний двор) пройдет вечер «Подборка 2012: Летняя запись».
Предваряя эти чтения, публикуем «Подборку 2010», которую мы представляли в июле позапрошлого года в кафе «Август».
Мы довольно часто выступаем с чтением чужих стихов, но «Подборка-2010» задумывалась как нечто большее, чем просто чтение стихов разных авторов. Идея состояла в том, чтобы собрать хронологически концентрированные тексты одного года, но не в смысле написанные или опубликованные только в 2010 году, хотя таковых большинство, а, поскольку это первая из регулярных «подборок», вообще стихи последних лет, которые нам запомнились, и поговорить с вами о них.
Нельзя объять необъятное, и
Предполагались своеобразные филологические посиделки в формате, близком к телевизионной программе – к разговору о том, что не хватает интересных, живых, умных передач о современной поэзии. Что из этого вышло, покажет видеозапись, которую, как мы надеемся, можно будет со временем увидеть на нашем сайте.
Мы проводим его ежегодно, потому что знаем: поэты и в дальнейшем будут радовать нас стихами.
Авторство комментариев к текстам в этой публикации не отображено.
ЧАСТЬ I
Сергей Гандлевский
Мы начинаем стихами Сергея Гандлевского, которыми открылся 2010 год – они были напечатаны в январском номере журнала «Знамя».
* * *
А самое-самое: дом за углом,
смерть в Вязьме, кривую луну под веслом,
вокзальные бредни прощанья —
присвоит минута молчанья.
Так русский мужчина несёт до конца,
срамя или славя всесветно,
фамилию рода и имя отца —
а мать исчезает бесследно…
Алексей Цветков
Об Алексее Петровиче обычно говорят общие места: про метод, который работает сам за себя, про то, что ранний Цветков – живой, а поздний – выхолощенный, механистический, что Цветков слишком много пишет, и в том числе поэтому мы к нему привыкли. Слишком хорошо и стабильно, перестает удивлять. Выходят книга за книгой. Но «Детектор смысла», изданный Кузьминым в «Арго-риске», подобные утверждения безусловно опровергает. Прочтем четыре стихотворения из нее.
Маленькие
ночью в непролазной золе за дверцей печки
жили маленькие чёрные человечки
руки-ноги в норме только чёрные сами
только маленькие а с виду как мы с вами
а впрочем не поручусь никто их воочью
не видел потому что чёрные и ночью
но точно помню что были до сих пор грустно
что в прессе не описал не рассказал устно
как их матери рожали плача о чём их
мечты томили в печи маленьких и чёрных
а когда они умирали что бывало
часто потому что таких смерть убивала
легче чем больших живущих снаружи печки
уж очень маленькие были человечки
тогда садился один с крохотным баяном
петь о жребии чёрном часе окаянном
о маленьком мире а в нём маленьком горе
пока не заскребётся кошка в коридоре
прогонишь кошку кышь навостришь уши или
громыхнёшь вьюшкой пусто слишком быстро жили
сквозняк шевелит золу серый пепел реет
были да вымерли и кто теперь поверит
что маленькие чёрные а столько боли
или их тут не было ну и ладно что ли
* * *
если божья коровка в дороге не тронет ни тли
стиснет зубы и не прикоснется к любимому блюду
у нее загорается свет трансцендентный внутри
и она превращается в будду
если вдруг стрекоза на росу перейдет и овес
расцелует цветок перевяжет кузнечику рану
семеричную правду откроет собранию ос
стрекоза обретает нирвану
как же выпало нам суетиться уныло внизу
от кровавой еды поднимая лишь нехотя лица
не затем чтобы лить над сурком сиротливым слезу
или с дятлом над истиной биться
мы не божьи уже наши крылья присохли к спине
истребитель добра ненасытного брюха носитель
даже лучший из нас далеко не товарищ свинье
и скоту своему не спаситель
чем утешится тело когда избавленье хваля
устремятся из мира в канун окончательной жатвы
вертолетные ангелы в венчиках из хрусталя
семиточечные бодхисатвы
* * *
там винный магазин там вечный дух
свободный русский рубль взыскует двух
кладя на лацкан пару пальцев грубых
и можно жить нарзаном но нельзя
кремниста двоеперстия стезя
мы за него века горели в срубах
в одиннадцать откроется сезам
партнёров опознаешь по глазам
с кем коротать минутную отраду
сосчитана посуда и сдана
но как стакан надтреснута страна
где жили мы по старому обряду
ты помнишь пору этих скромных трат
сосед по зоне евразийский брат
с отрубами в полоске лесопарка
стеклянный скит где сталкивало нас
изведать быстрой святости экстаз
без метрдотеля и без патриарха
и разве вся страна обречена
чьим знаменьем была не ветчина
но не страшась ментовского навета
два пальца вознесённых над толпой
прилавок тесный где моя с тобой
легла орлом счастливая монета
экспромт прерванный от испуга
кто там улицей крадется
мышцей жилист мордой груб
притаится у колодца
хвать прохожего за круп
с места вскачь как на пружинах
в дрожь бросает города
кровь сворачивая в жилах
как желток сковорода
редкозуб и низок ростом
шерстью войлочной нечист
вечно кычет над погостом
точно мент или чекист
кто коварный и противный
счастью ближнего не рад
у кого репродуктивный
весь наружу аппарат
кто несет погибель людям
на работе и в метро
лучше мы о нем не будем
страшно жить и без него
Мария Степанова
На наш взгляд, Мария Степанова одна из наиболее ярких женщин-поэтов, активно работающих сегодня.
Было, не осталося ничего подобного:
Сдобного-съедобного, скромного-стыдобного.
Чувства раздвигаются, голова поёт,
Грязно-белый самолёт делает полёт.
Ничего под праздники не осталось голого:
Ты держись за поручни, я держусь за голову,
У неё не ладятся дела с воротником,
И мигает левый глаз поворот-ни-ком.
(Горит золотая спица,
В ночи никому не спится.
— ЮКОС, ЮКОС,
Я Джордж Лукас.
Как вам теперь? покойно?
Что ваши жёны-детки?
Все ли звёздные войны
Видно в вечерней сетке?
Спилберг Стиви,
Что там у нас в активе?
Софья Коппола,
Где панорама купола?
Ларс фон Триер,
Хватит ли сил на триллер?)
Лётчица? наводчица; начинаю заново,
Забываю отчество, говорю: Чертаново,
Говорит Чертаново, Банный, как приём?
Маша и Степанова говорят: поём.
А я ни та, ни ся, — какие? я сижу в своём уму,
И называть себя Марией горько сердцу моему,
Я покупаю сигареты и сосу из них ментол,
Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол,
А как стану раздеваться у Садового кольца —
С нервным тиком, в свете тихом обручального кольца —
Слёзы умножаются, тьма стоит промеж,
Мама отражается,
Говорит: поешь.
Андрей Василевский
Я буду говорить о книге Андрея Василевского «Все равно», выпущенной издательством «Воймега».
После нее состоялось открытие мной Андрея Витальевича как поэта.
Я и раньше слышал стихи Андрея Василевского: чаще нравились, иногда никак, иногда пожимал плечами. Но, собранные в книгу, они меня впечатлили: целостностью, трагичностью, масштабом. Несмотря на то, что она маленькая – томов премногих тяжелей. Это заслуженно одна из лучших дебютных поэтических книг 2010 года по версии премии «Московский счет».
Она многим для меня интересна, но особенно вот еще чем. Там сталкиваются различные типы мышления, кажется, будто стихи написаны разными людьми. Разорванность сознания – вообще особенность нашего времени: таков современный человек, таково его мышление. Но у Василевского из этого столкновения каким-то образом создается единство целого. Это именно не сборник, а поэтическая книга, ее лучше читать как книгу целиком, чтобы получить полное представление. Но вот несколько текстов из нее.
* * *
Казалось ясным, внятным,
Совсем уже понятным.
Теперь оно ушло
И время то прошло.
Там, где прошелся ластик,
Остался детский хлястик.
Осталось и пальто,
Но и пальто не то.
В нём ходит через мостик
Над зимнею водой
Немолодой агностик,
Уже не молодой.
* * *
говорят что тёмная материя
только предположение
без которого распадается
картина мира
но американские физики
уже работают
над картиной мира
которая не нуждается
в предположении
о тёмной материи
а жаль
жаль
просто жаль
только дали и уже взяли
что хотят то и делают
не уважают
нет не уважают
Борис Херсонский
Борис Херсонский, так же как и Алексей Цветков, много пишет. Тексты бывают разные, часто просто блестящие.
Недавно Борис Григорьевич перенес инфаркт, и мы очень хотели бы пожелать ему скорейшего выздоровления.
* * *
Серебристые, низкорослые деревца
диких, кривых маслин.
По лысой лужайке гуляет овца.
Над ней летит цепеллин.
В цепеллине пилот. На пилоте – шлем.
Из шлема торчат рога.
Мы поцелуи воздушные шлем
из воздуха в стан врага.
И воздух прозрачен, и вечер хорош,
а шерсть овечья бела.
И
что именно, перепела.
И вечер хорош, и Гретхен стройна,
а Ганс – настоящий герой.
Первая мировая война
гораздо лучше второй
* * *
Пятьдесят лет назад две соседки дрались курами на коммунальной кухне.
Они были очень похожи, потому и на дух не
переносили друг друга. Сука ты! И муж у тебя мудило!
Одна из них до сих пор жива и, следовательно, — победила.
Ей девяносто три. Проживает в Бруклине. Соединенные Штаты
присылают могучую афроамериканку ей в услуженье.
В это время года старушкам показывают удивительные закаты.
Жизнь на исходе замедляет свое движенье.
Она сидит в инвалидном кресле на набережной, вспоминая,
что перед этой жизнью как будто была иная.
Приморский бульвар в двух кварталах. Булыжная мостовая.
До Привоза — три остановки. Но не дождешься трамвая.
Вот и идешь пешком, тащишь свои кошелки.
А Фаня была уродина — губаста, глаза, как щелки.
Как выпивали вместе — хорошие песни пели.
И так дрались, что мужья вмешаться не смели.
А ну, еще ей вмажь по роже тушкой цыпленка!
Ах, фанерный стол, зеленая клетчатая клеенка…
А теперь — посмотри, Фаня, на меня из своей могилы!
И Фаня смотрит и ненавидит, но так, в пол силы.
Максим Амелин
Поэт Максим Амелин меня не всегда трогает, но это, безусловно, мастер. Его стихи производят как будто бы впечатление некоторой искусственности, стилизованности (Амелин — знаток античной поэзии и русской поэзии 18 века), но при всей архаичности они загадочным образом современны. Решающее слово, несмотря на «филологичность» своих стихов, автор, в конце концов, произносит «из себя».
* * *
амелин
как ты смеешь
писать стихи
после 11 сентября
Андрей Василевский
Каждый божий день, кроме выходных и праздничных,
когда без надобности особой смысла нет
из дому выдвигаться в сторону центра,
с невыносимым скрежетом, скрипом, сипом,
визгом и лязгом, царапающим и дерущим насквозь
барабанные перепонки, на сумасшедшей скорости
поезд подземный привычно проносит меня
мимо того самого места, между «Автозаводской»
и «Павелецкой», где моего приятеля, не из близких,
тихого человека и семьянина, каких ещё поискать,
собутыльника мирового и страстного книжника,
ни гроша не стяжавшего честным себе трудом,
Борю Гелибтера (помяни в молитвах имя его, живущий!)
разорвало в куски во время взрыва шестого
февраля две тыщи четвёртого года от Рождества
Христова, в пятницу, в тридцать две минуты девятого,
едущего на работу в утренний час пик,
не подозревая, что ему, бедолаге, за пятьдесят четыре
дня до сорокатрёхлетия в самое средоточье
угодить (о случайность бессмысленная!) суждено,
и приходят мне в голову то проклятия гневные:
«Тем, кто отдал, не дрогнув, страшный приказ, и тем,
кто, сознавая и ведая, что творит, исполнил,
пусть не будет покоя ни на том, ни на этом свете,
ни в холодных могилах, ни в жарких постелях телам
их не спится, а душам готовится кара сугубая!» —
то смиренные мысли о том, что непостижим
человеческому разумению небесный промысел тайный
и к нему подступаться с мерой земной бесполезно,
что рождение смертных, жизнь и кончина в руках
у Творца, всех блаженных Своих обратно зовущего:
«Да пребудет благословен возлюбленный мной!» —
то предчувствия смутные, мол, если общего дела
философ окажется прав и точнейших данных
для грядущего воскрешения понадобится цифирь,
можно будет её почерпнуть отсюда, и в опровержение
горьких слов иного мыслителя доказать,
что поэзия после Освенцима и ГУЛАГа, кровавых
революций и войн, Хиросимы, Багдада, Нью-Йорка
может быть, но какой? — кто знает, — возможно, такой.
Ната Сучкова
Я знаю стихи Наты уже 14 лет, но только в 2010 она выпустила, наконец, свою первую книгу «Лирический герой», за которую заслуженно, на наш взгляд, получила Малую премию «Московский счет».
* * *
Смотреть на оттаявшую реку:
царапиной лыжной черной
прогулочный катер на том берегу,
как слово дурное, подчеркнут.
И сдут, отощали его бока,
лежащий у пирса бакен,
и дышит медленная река
вслед быстрой на ней собаке.
Собака не тает, как снег и дым,
и, кажется, нет важнее,
чем зрением видеть ее боковым,
летящую по лыжне, и
вот облаком светлым над ней дрожит
ее голубая попона,
собака, бегущая по лыжне,
похожая на дракона.
Бежит, спотыкаясь, лыжню строчит,
со всех голубых прорех,
и рыженький куцый ее торчит
перстом, указующим вверх.
Где мрачный хозяин один стоит
и смотрит, как под дождем
реки разматывается бинт
с прилипшей к нему лыжней.
Ольга Седакова
Понятно, что стихи Ольги Александровны, которые я сейчас вспомню – не новые. Но у нее недавно в издательстве «Пушкинский фонд» вышла очень удачная по составу книга, своеобразная выжимка. Называется она «Все и сразу». И некоторые стихи сразу вернулись.
* * *
Дождь идет,
а говорят, что Бога нет! –
говорила старуха из наших мест,
няня Варя.
Те, кто говорили, что Бога нет,
ставят теперь свечи,
заказывают молебны.
остерегаются иноверных.
Няня Варя лежит на кладбище,
а дождь идет,
великий, обильный, неоглядный,
идет, идет,
ни к кому не стучится.
ТРЕТЬЯ ТЕТРАДЬ
Памяти бабушки
Дарьи Семеновны Седаковой
Пойдем, пойдем, моя радость,
пойдем с тобой по нашему саду,
поглядим, что сделалось на свете!
Подай ты мне, голубчик, руку,
принеси мою старую клюшку.
Пойдем, а то лето проходит.
Ничего, что я лежу в могиле, –
чего человек не забудет!
Из сада видно мелкую реку,
в реке видно каждую рыбу.
КОДА
Поэт есть тот, кто хочет то, что все
хотят хотеть. Как белка в колесе,
он крутит свой вообразимый рок.
Но слог его, высокий, как порог,
выводит с освещенного крыльца
в каком-то заполярье без конца,
где всё стрекочет с острия копья
кузнечиком в траве небытия.
И если мы туда скосим глаза,
то самый звук случаен, как слеза
Мария Галина
В стихах Марии Галиной соседствует множество стилистических приемов, явственно слышится гул множества голосов, то пробивается одесский говорок, то сквозит мистическая страшилка Черной Простыни. От своих слов не отказываюсь. И еще очень часто ощутим ее фантастический бэкграунд, своего рода фирменная галинская фишка, сопрягающая бездну поэтического сознания с бездной космоса.
Инопланетянин
Вечереет, горят на полях огни,
На охоту летит сова,
Человечек зеленый стоит в тени,
Светится бледная голова,
Он свалился с неба и жив едва,
Ничего не понятно, куда не ткни.
Отчего был день, а потом потух,
Отчего кричит на дворе петух,
Что за баба в резиновых сапогах
Через двор шагает на двух ногах,
Кто сидит в тепле, кто не спит в дупле,
Что тут делается на земле.
Он в зеленых ручках несет дары,
Он летел мимо самой черной дыры,
Он прошел сквозь огонь и мрак,
На соседнем подворье жиреет хряк,
Чей-то тельник светится, будто флаг,
Дядя Петя упал в овраг.
Что-то там сокрыто в его ларце,
Бледный свет лежит на его лице,
Третий глаз под его челом,
Подступают сумерки как вода
И никем не узнанная звезда
Загорается над селом.
(стихотворение читала Лиза Цветкова)
Айгель Гайсина
Это молодая девушка из Казани, которая ярко заявила о себе во время осенней серии слэмов 2010 года. Ее стихотворение сделано, как мне кажется, интересно и современно. Поскольку я папа двух девочек, сюжетная сторона и психологическая достоверность этого текста меня очень трогает.
* * *
Младшенькая сидит в ванной и плачет.
Но старшенькая учит: «Значит,
Я старшенькая и ты младшенькая! Ну, вот смотри!
Ты расплакалась, мама расплакалась, я расплакалась,
Посмотри!
Я тебе советую, сейчас давай мы пойдем на кухню к ней,
И ты скажешь: „Прости меня мамочка, нет тебя родней,
Пожалуйста, я ненавижу себя за это, я больше так не буду!“
И знаешь, как она обрадуется! Как она все забудет!
Знаешь, как ты почувствуешь себя сама? Это будет доброе дело,
Она обнимет тебя, как и хотела,
На ручки поднимет!
Давай сейчас подойдём на кухню к ней!
Мы подойдём!
Доброе дело проделаем с нашей мамой!
Чем наказанными сидеть запертыми в ванной!
У мамы ведь тоже есть человеческие черты!
Она почти то же самое что и ты,
У неё тоже есть свои мысли,
У неё тоже есть свои слёзы — она вот тебя заперла,
Значит, у неё тоже в голове какая-то противоречивая мысль была!
Думаешь, ей хорошо там на кухне теперь одной?
Ей поговорить даже не с кем, даже со мной!
Помыться негде — в ванной рёвушка-коровушка сидит!
Супруг все время на работе, за семьей не следит!
Ни одной подружки у неё нету, всех распугала ты!
Даже я, и то — дочка.
Все дочки посреди пустоты!
Один папа только несчастный, когда и откуда возьмется, не угадаешь.
Ты же кровиночка, что ты устраиваешь,
Она же нарожала тебя!
У тебя есть твоя новая жизнь, это она подарила!
Она подарила, она и уморила,
Она и наругала,
Она и плачет,
Глупая, как ты хотела иначе?
И ты плачешь, и я плачу, и папа если не плачет, то подонок!
Вылезай, своенравный ребенок,
Это не стыдно!
Это благородно, давай, маленькая, отсюда,
Выйди и скажи: „Мама, я больше не буду!“
(стихотворение читала Оля Цветкова)
Михаил Айзенберг
Один из самых тонких и глубоких поэтов современности. Пишет со временем все лучше и лучше. Настоящий рыцарь поэзии, даже если иногда ошибается.
* * *
Как человек переменился за год,
а почему, спроси у лесников:
не то в ночи наслушался волков,
не то в лесу наелся волчьих ягод.
Он думает, что первым от хвоста
ему теперь назваться не мешало б,
но закрывает книгу жалоб
и начинает с чистого листа.
На белый свет выходит, новичок,
как из берлоги, как из чёрной бани,
и в пустоте зубами щёлк да щёлк,
всё щёлк да щёлк железными зубами.
* * *
— Хоть я и не протягивал руки,
но это время, будь оно неладно,
когда сдают и не берут обратно,
небрежно загибая уголки,
как будто все в разменную пехоту
назначены бубновому царю.
Давай-давай отсюда!
Ходу, ходу! --
Ну и кому я это говорю,
когда иду, пугая мелких птах,
взлетающих на каждый шорох,
по узенькой тропе в кротовьих норах
на поле в фиолетовых цветах.
Юрий Арабов
Это стихотворение я впервые услышал на вечере Юрий Николаевича в нашем цикле „Среда“ в клубе „Дача на Покровке“. Я его сразу отметил со слуха, потом подтвердил впечатления, прочитав глазами.
* * *
Я помню, как Жданов вышел из самолёта.
Мы летели в республику Коми, а может быть, на Алтай.
Я был не в теме, его распирала блевота,
B воздухе было шалтай-болтай.
Он ударил бортпроводницу, открыл запасной люк,
Я увидал его пятки, сверкнувшие в темноте,
И он улетел от меня, как настоящий друг,
И с тех пор я не знаю, откуда он или где.
А потом состоялся народный суд,
Его, приземлившегося, ругали за хулиганство,
Но всему виной гениальность и пьянство,
И он до сих пор болтается то там, то тут.
Я задираю голову, надо мной парит Жданов,
Гляжу на воду, он мне в глубине мигает.
Человеческих слов он не понимает,
И его слова, как стальной редут.
И нас развели на разные канители.
Он болтается в воздухе, я прыгаю просто так.
На его Украине оранжевые параллели,
А на нашей с краю просто здоровый мрак.
Я б к нему проделал подземный лаз,
Я б к нему завёл сетевой портал.
Может, он Дон Кихот, а может, надел на себя таз,
Но я помню, как он летал.
Татьяна Данильянц
Таня Данильянц и ее стихи обладают редкой сегодня способностью: заставляют человека, даже далекого от подобной эстетики, остановиться и прислушаться.
А еще запомнилась прогулка в мае 2010 года по Москве в компании Татьяны и Марка Шатуновского. У Тани очень кстати оказался с собой мегафон, и мы с его помощью воодушевленно читали полуночной Москве любимые стихи. Стихотворение, которое я прочту, не прокричишь в мегафон, но мне оно нравится.
БЕЗ НАЗВАНИЯ 1
все те же вещи тревожат меня:
смерть уход близких
потеря друзей
словом
непримиримость
просыпаясь ночью
я думаю о тонкой паутине
отношений
ее предательская тонкость
прозрачность
(ко-лы-ха-е-мость)
……………….
……………….
это можно
назвать аллергией
на жизнь
хотя я думаю это
аллергия
на
смерть
.
а что если
изменить угол зрения
центр тяжести
?
возможно
и
поможет
Елена Иванова-Верховская
Поклон в сторону классической просодии, традиции. Мне кажется, что ухо (большинство ушей) нынешнего молодого пишущего человека устроено так, что если его попросить написать классическое рифмованное стихотворение, он этого не сможет сделать. А для Елены Ивановой-Верховской это органично. Плюс редкое для современного мегаполисного человека понимание природы.
* * *
Вот створ калитки, край скамьи,
И сад, он полон сил и блеска,
А там вечерние огни,
Сухие вздохи перелеска.
Все длилось сотни лет подряд
И за день длиться перестало.
Березы с липами стоят
Теперь, как беженки с вокзала.
Лучи ломая, жжет закат
За актом акт судьбу к финалу,
Но зрителей последний ряд
Свистит и требует: „Сначала!“
Чтоб полусумрак, полусвет
На фоне поля и колодца
Продлились. Или даже нет,
Чтоб просто знать, что все вернется.
О как же медленно тепло
К ладоням и стволам струится,
И то, что сказано — прошло,
Лишь, что не названо — случится.
ИЮЛЬ
Тяжелую, стылую воду
Загадочной ямы лесной,
Я чувствую как непогоду
В июльский сгустившийся зной.
Хранит прошлогодние листья,
Глубинную схватку корней,
И лес, обнаженный и чистый,
Как в зеркале видится в ней.
Со дня убывания света,
Длиннее которого нет,
Взрываются сумерки лета,
Как хвост улетевших комет.
Еще впереди сенокосы
И яблочный спас, и другой,
Но яростно кормятся осы
Погибшей в пруду стрекозой.
Но жажда, которой не хватит
Тепла, если дни на излет.
И каждый за
Кто после, а
Валерий Нугатов
Валерий Нугатов единственный, кто талантливо развивает линию/направление, которой сегодня в России как бы нет, родственную декадансу и натурализму Гюисманса, Селину с его „эстетикой грязи“. Ну, может,
Мы прочитаем два текста. Один иллюстрирует наш тезис, другой — просто для радости. Заранее просим прощения за то, что в этом месте нашего выступлении прозвучит много ненормативной лексики.
ЯВЛЕНИЕ ПОЭТА НАРОДУ
входит современный русский поэт
и всем своим видом демонстрирует
я – рубинштейн лев семёнович
я – айзенберг михаил натанович
я – гандлевский сергей маркович
я – кибиров тимур юрьевич
я – цветков алексей петрович
я – херсонский борис григорьевич
я – степанова мария михайловна
я – фанайлова елена николаевна
я – кузьмин дмитрий владимирович
я – емелин всеволод олегович
я – родионов андрей викторович
я – быков дмитрий львович
я – воденников дмитрий борисович
я – полозкова вера николаевна
и он кагбэ намекает нам
что пришёл к нам сюда ненадолго
снизошёл на минуточку со своих лучезарных небес
чтобы всем нам стало светлей теплей и добрей
и слону и даже маленькой улитке
так что успейте насладиться ясным взором моих неземных недреманных очей
и исходящих из них нетленных любви лучей
гулким звоном златоструйных моих речей
струящихся аки альпийский ручей
потому что скоро за мной прилетит межпланетный космический звездолёт
который кроме меня никого больше на борт к себе не возьмёт
вот он уже прилетел
скоро я улечу
я уже улетаю
всё
досвидос
лечу
улетел
ЛЮБОВЬ. К ИСКУССТВУ
я хочу с тобой ебаться
на фоне
произведений современного искусства
на фоне инсталляций
ассамбляжей
реди-мейдов
перформансов
видео-артов
в художественной галерее
или на художественном аукционе
под выкрикиванье лотов
и стук молоточка
или у себя дома на кушетке
но обязательно под
над
или рядом
с произведениями современного искусства
с произведениями
дэмиана херста
джеффа кунса
ильи кабакова
олега кулика
я хочу с тобой ебаться
когда у тебя месячные
так
чтобы брызги твоей менструальной крови и нашего общего пота
разлетались по произведениям современного искусства
дополняя их и почти сливаясь с ними
чтобы наши сладострастные крики заглушали художественные звуки современного искусства
чтобы наши извивающиеся тела заслоняли и затеняли произведения современного искусства
а мы бы еблись с тобой на их фоне
почти сливаясь с ними и дополняя их
потом бы мы фотографировали их и фотографировались на их фоне
как бы становясь частью произведений современного искусства
и самим современным искусством
после чего мы бы снова еблись на его фоне
а
или снимал как мы ебёмся на видео
снимал на видео как мы ебёмся на фоне видео
на котором тоже
и записывал наши сладострастные крики которые мы издаём
а затем накладывал их на звуки произведений современного искусства
среди которых можно расслышать сладострастные крики каких-то других людей
и не только людей а ещё и животных
ну и другие конечно же звуки
ставшие частью произведений современного искусства
потом я конечно кончал бы на окружающие объекты современного искусства
уже предварительно забрызганные чьей-то другой спермой с художественной целью
и тогда капли моей свежей спермы дополняли бы и сливались с той старой уже протухшей или наоборот законсервированной спермой ставшей частью произведения современного искусства тоже в свою очередь как бы становясь частью современного искусства
и мы бы с тобой испытывали не только сексуальное удовлетворение
но и эстетическое наслаждение от близости к современному искусству
к искусству вообще
мы бы смотрели потом друг на друга
и спрашивали друг друга
ты ощущаешь
и отвечали друг другу
да
ощущаю
ты понимаешь
да
понимаю
ты видишь
да вижу
ты слышишь
да
слышу
ты осязаешь
да
осязаю
тебе хорошо
да
мне хорошо
и мне хорошо
я люблю современное искусство
я тоже люблю современное искусство
я люблю тебя
я тоже люблю тебя
а кризис пройдёт?
кризис скоро пройдёт
давай ебаться?
давай
ебаться
Тимур Кибиров
Некоторые утверждают, что Кибиров, особенно последнего времени, им не близок. Не близко „московско-интеллигентское православие в духе Натальи Трауберг“. А, по-моему, это неплохо („что ж, неплохо“ – любимое выражение Тимура), если не сказать больше. Мне нравится, что он умеет так говорить о сложных, всех волнующих вещах. Кстати, книга „Греко- и римско-кафолические песенки и потешки“, стихи из которой мы хотим прочесть, переиздается во второй раз, что для современной поэтической книги редкость. И вообще, без Тимура нельзя – „главное, чтобы порядок был“, как опять-таки любит поговаривать он.
Национальный вопрос
Некоторые утверждают,
Что жиды Христа распяли!
А другие им возражают:
Нет, не распяли!
Ну, как же «нет», миленькие?
Ну, конечно же, распяли!
И жиды,
И римляне,
И древние греки,
И англо-саксы, и галлы,
И незалежные хохлы,
И мирные вайнахи,
И тунгусы, калмыки,
И угро-фины, и грузины,
И, должен признаться,
Осетины
(Южные и северные),
И германцы
(Западные и восточные),
И афроамериканцы,
И прочие американцы,
И т,д, и т.п.
И даже -
Только поймите меня правильно -
Ей-богу,
Даже русские!
И даже
Церковнославянские!
Впрочем, равно как и ватиканские!
Про нас всех это и писано -
«Кровь его на нас и на детях наших!»
Для нас всех это и сказано -
«Сие есть Кровь Моя
Нового завета,
За многих изливаемая».
Сказка
Мышонок без страха и без укоризны,
Сэр Рипичип покидает Отчизну.
По синему морю кораблик летит,
Нарнийский грызун у кормила стоит.
Он должен объехать волшебные страны,
Чтоб всем рассказать о победе Аслана!
Ликуй, Мумми-долл! Зазеркалье, сияй!
О Град Изумрудный, лучись и сверкай!
Играй, Лукоморье! Под дубом зеленым
Мышонок пирует с котищем ученым!
Заздравную песню мурлыкает кот.
Но долго ли, коротко ль – время не ждет.
И снова в поход отправляется мышка.
Прощайте, русалки! Привет, коротышки!
Но доктор Пилюлькин испуган и зол,
Велит он от бешенства сделать укол.
«Клинический случай! Горячечный бред!
Ни львов, ни колдуний, ни Нарнии нет!»
— «Не то чтобы нет,- заступается Знайка, -
Все это метафоры, символы, знаки
Реальности некой – хоть Лев, хоть Змея…
Он вправду взбесился! Спасите меня!!»
И впрямь Рипичип не на шутку взбесился,
Но славный свой меч осквернить не решился.
Сиропчик и Пончик воскликнули: «Ой!
Уж если посланец такой боевой,
То Лев-то, зверюга такой здоровенный,
Он нас, толстячков, разорвет непременно!»
А Винтик и Шпунтик подумали: «Ишь
Как складно болтает бродячая мышь!
Эх, нам бы твои бы, мышонок, заботы!
Кончай перекур. Продолжаем работу»
А Гусля, и Тюбик, и Цветик-поэт
Сказали религии твердое «Нет!»
Смиренье, трезвление, благоговенье –
Ну где ж тут свобода самовыраженья?!
А вот Торопыжка уверовал враз!
Молебны служил он уже через час!
Уже через два он с Авоськой подрался,
Поскольку заважничал и обзывался,
Сосудом греха Синеглазку назвал
И Цветика книжку в клочки разорвал!
Вконец ошалел неофит просветленный –
И был отлучен Рипичип изумленный!
Ну что мы за люди? Обидно ей-ей,
Ужель коротышки глупее мышей?
Но ты-то, хоть ты-то, мой бедный Незнайка,
Давай-ка не умничай, слушай давай-ка!
* * *
Их-то Господь – вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведет за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то – гляди, сынок –
А наш-то на ослике — цок да цок -
Навстречу смерти своей.
А у тех-то Господь – он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенен тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то – увы, сынок –
А наш-то на ослике — цок да цок -
Навстречу смерти своей.
А у этих Господь – ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Виссон, багряница, венец златой!
Вкруг трона его веселой гурьбой
— Эван эвоэ! – пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.
Но наш-то, наш-то – не плачь, сынок –
Но наш-то на ослике — цок да цок -
Навстречу смерти своей.
На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдет,
Никуда не спрятаться ей!
Не можем удержаться и прочтем, как и предупреждали в начале вечере, более ранний текст Кибирова.
Кара-Барас
Опыт интерпретации классического текста
Идеал
Убежал…
(Нет, лучше эквиритмически) —
Идеалы
Убежали,
Смысл исчезнул бытия,
И подружка,
Как лягушка,
Ускакала от меня.
Я за свечку,
(в смысле приобщения к ортодоксальной церковности)
Свечка — в печку!
Я за книжку,
(в смысле возлагания надежд на светскую гуманитарную культуру)
Та — бежать
И вприпрыжку
Под кровать!
(то есть — современная культура оказалась подчинена не высокой духовности, коей взыскует лирический герой, а низменным страстям, символизируемым кроватью как ложем страсти (Эрос), смертным одром (Танатос) и местом апатического или наркотического забвения (Гипнос)
Мертвых воскресенья чаю,
К Честертону подбегаю,
Но пузатый от меня
Убежал, как от огня.
Боже, боже,
Что случилось?
Отчего же
Всё кругом
Завертелось,
Закружилось
И помчалось колесом?
(в смысле ницшеанского вечного возвращения или буддийского кармического ужаса, дурной бесконечности — вообще всякой безысходности)
Гностицизм
За солипсизмом,
Солипсизм
За атеизмом,
Атеизм
За гностицизмом,
Деррида
за
М. Фуко.
(Деррида здесь помещен более для шутки, М. Фуко — более для рифмы)
Всё вертится,
И кружится,
И несется кувырком!..
Вдруг из сей всемирной склоки,
Позабытый, чуть живой,
Возникает древний Логос
И качает головой:
«Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,
Безобразный греховодник!
Ты чернее фарисея,
(вариант — ты наглее саддукея)
Полюбуйся на себя:
У тебя на сердце злоба,
На уме одна стыдоба,
Пред тобой такие виды,
Что сбежали аониды,
Аониды, пиэриды
Убежали от тебя.
Рано утром на рассвете
Умиляются мышата,
И котята, и утята,
И жучки, и паучки.
Ты один не умилялся,
А кичился и кривлялся,
И сбежали от кривляки
И утехи, и стихи.
Я — Великий древний Логос,
Коим созидался мир,
Форм предвечных Устроитель,
Слов и смыслов Командир!
Если я тебя покину,
Отзову моих солдат,
В эту комнату иные
Посетители влетят
И залают, и завоют,
И зубами застучат,
И тебя, дружок любезный,
Не пройдет пяти минут, —
Прямо в бездну,
Прямо в бездну
С головою окунут!»
Он ударил в медный таз
(коим, по мысли лирического героя, все накрылось)
И вскричал: «Кара-барас!»
(В каком смысле? Непонятно.)
И сейчас же угрызенья,
Сожаленья и прозренья
Принялись меня терзать,
Приговаривать:
«Судим, судим дезертира
За побег от Командира,
За отказ ему служить —
Жить, жить, жить, жить!
Дорожить и не тужить!»
Тут либидо подскочило
И вцепилось промеж ног,
И юлило, и скулило,
И кусало, как бульдог.
Словно от бейсбольной биты,
Я помчался от либидо,
А оно за мной, за мной
По юдоли по земной.
Я к Эдемскому детсаду,
Перепрыгнул чрез ограду,
А оно за мною мчится,
Застит вещие зеницы.
Вдруг навстречу мой хороший
Шестикрылый Серафим.
И презрительные рожи
Корчит Пушкин рядом с ним.
«Ну-ка живо — виждь и внемли!» —
Возглашает Серафим.
А потом как зарычит
На меня,
Как крылами застучит
На меня:
«Ну-ка, братец, не дури,
Говорит,
И спасибо говори,
Говорит,
А не то как улечу,
Говорит,
И назад не ворочусь!» —
Говорит.
Как пустился я по улице
Бежать,
Прибежал к Порогу Отчему
Опять.
Смысла, смысла,
Смысла, смысла
Домогался и молил,
Копоть смыл
И суть отчистил,
Воск застывший отскоблил.
И сейчас же краски, звуки,
Зазвучали в тишине:
«Восприми нас, глупый злюка,
Осторожней и нежней!»
А за ними и стишок:
«Сочини меня, дружок!»
А за ними и Эрот.
(Оставляем рифму «в рот»!)
Вот и книжка воротилась,
Воротилася тетрадь,
И поэтика пустилась
С метафизикой плясать.
Тут уж Логос изначальный,
Коим созидался мир,
Хора древнего Начальник,
Слов и смыслов Командир,
Подбежал ко мне танцуя
И, целуя, говорил:
«Вот теперь тебя люблю я,
Вот теперь тебя хвалю я!
Наконец-то ты, сынуля,
Логопеду угодил!»
Надо, надо Бога славить
По утрам и вечерам,
А нечистым
Нигилистам
(вариант — а засранцам-вольтерьянцам) —
Стыд и срам!
Стыд и срам!
Да здравствует Истина чистая
И Красотища лучистая,
Истое наше Добро,
Вечное наше перо!
Давайте же, братцы, стараться,
Не злобиться, не поддаваться
В тоске, в бардаке и во мраке,
В чумном бесконечном бараке —
И паки, и паки,
И ныне и присно —
Вечная слава —
Вечная память —
Вечная слава
Жизни!
Подымайте
Медный таз!!
С нами Бог! Кара-барас!!
Евгений Карасев
Евгений Карасев – поэт непростой судьбы. Тридцать седьмого года рождения. Вор-карманник. Тяжелое детство, дурное влияние. Семь судимостей, в общей сложности более двадцати лет провел в лагерях за мелкие кражи. Ловко взрезал чужие карманы остро заточенным пятаком. Правда, как точно заметил Евгений Рейн, почему так долго сидел, если «ловко взрезал».
Позднее «отошел от дел» (о любви к нему криминальных кругов как к поэту и как к серьезному человеку – отдельная тема), стал публиковать стихи в «Арионе» и «Новом мире». Часто тексты основаны на собственном лагерном опыте.
Поверка
В бараке лагерном, тесном,
с окошками, затянутыми испариной,
умирал генерал известный,
герой войны в Испании.
Он то теплил сознанье,
то вновь терял пульс.
Пришел лепила. Сказал со знаньем:
«Готов гусь!»
Мертвецов вывозили из зоны;
у пункта охраны
их молотком казенным
поверял Полтора Ивана.
Надзиратель, детина рыжий
(такому пахать и пахать),
бил так, чтоб сачок не выжил,
а мертвому —
не подыхать.
С генерала стянули рогожу рваную —
дубак дубаком.
И тут Полтора Ивана
огрел его молотком.
Генерал привстал на телеге,
губами хватая воздух.
И снеги пошли, снеги,
и близкими стали звезды…
Не всполошился рыжий —
накрапал в отчетной бумаге:
хотел навострить лыжи,
а проще — сбежать из лагеря.
И дальше пошла подвода.
Все по режиму. По расписанию.
Так получил свободу
герой войны в Испании.
Юлий Гуголев
Один из любимых поэтов, к сожалению, мало пишет.
* * *
В тихий солнечный денек
мне легко шепнет в висок
чуть знакомый голосок,
голос леденящий:
– Во как припекло, сынок…
Вон как, бедненький, весь взмок…
Всё, дружок, пора в тенек…
И в тенек потащит.
ЧАСТЬ II
Наталия Азарова
Один из самых ярких вечеров в цикле «Метаморфозы. Беседы о художественном переводе» этого сезона. Наталия Азарова читала свои переводы средневекового китайского поэта Ду Фу. Кроме того, на вечере прозвучало вот это оригинальное стихотворение Наталии Азаровой.
два старика: три стихотворения
два старика бегут от времени навстречу
тропинка дельты бесконечна
ду фу
ай ги
ду эт
поговорили на террасе
перелетая азией
ночь лето август ритм день
наверчен начерно
ду ги
ай фу
по эт
будто им на зиму рекой
пора-за горизонт
в четыре щёлки
Леонид Костюков
В каком-то смысле, стихотворение Леонида Костюкова, которое мы сейчас прочтем – наш ответ Павлу Жагуну, который не принимает такой тип высказывания. Однажды в частной беседе он довольно язвительно и остроумно цитировал строки из этого стихотворения: «Там очки — для его (!), а не чьих-то глаз». Нам же кажется, что ясность и четкость речи (когда поэт говорит именно то, что хочет сказать), идущая от Георгия Иванова и Ходасевича к Гандлевскому и Ермаковой, т. д. являет собой одну из продуктивных составляющих современной русской поэзии. Стихотворение Лёни – очень человеческое, трогающее.
Памяти тестя
В суете простых скоротечных дел
я случайно куртку его надел
и пошел в ларек покупать муку
по размытой глине и по песку.
Дождь с утра грозился – и вот пошел.
Я в кармане куртки его нашел
шапку из материи плащевой,
по краю прошитую бечевой.
Он сложил ее, как бы я не смог, -
я бы просто смял, закатал в комок,
обронил в лесу, позабыл уйдя,
никого б не выручил от дождя.
Там очки – для его, а не чьих-то глаз,
валидол, который его не спас,
пара гнутых проволок – потому,
что так нужно было ему.
Дождь всё лил, сводя ручейки в ручей,
и в сиротстве бедных его вещей,
в каждой мелочи проступала смерть,
как
И с тех пор доныне влекут меня
две стихии – воздуха и огня,
что умеют двигаться в никуда –
без названия и следа.
Егор Сальников
Очень молодой автор, но, несмотря на это, в слэме 2011 победил сверхуверенно.
СЧАСТЬЕ
Игра называлась «Купи слона!»
Милая, чудная и чудная
Энергия жизни настолько полна,
Что можно взорваться, ее зажимая.
Правила – живы во все времена,
По сложности – в области пареной репки.
Правила вот: на любую из реплик
Сказать задушевно: «Купи слона!»
Игра растягивается на сутки,
Последствия скрашены синяками:
Умные люди от этой шутки
Уже отворачивались кулаками.
Но – удовольствия высший пик,
Миг, оплатимый любой ценою –
Сочувственно покивать головою
Партнеру, поставленному в тупик.
Это почище любого портвейна,
Послаще какого-нибудь поцелуя –
Дождаться момента и благоговейно
Шепнуть, заранее возликуя:
Купи слона!
Купи слона перед Новым годом,
Перед дорогой, перед походом,
Серый, с ушами и носом мясистым…
Легко сказать: уйди, уберись ты,
А ты возьми и купи слона! –
Если ты стал рогатым мужем,
Если, обратно, вернулась жена.
Все говорят: на кой-он мне нужен,
А ты возьми и купи слона!
Перед задачей,
В новой квартире,
После удачи
Всем скопом, всем миром
Купим слона!!!
Этой игрой доводили до слез,
До покрасненья ушей и веснушек.
Физиономия наперекос,
И я в восторге палил, как из пушек:
– Рыжий, купи слона!
И тот захлебнувшийся в радости крик
Глотал со слезами смешной мой знакомый.
Теперь он вышел на час из комы.
Проститься вышел на час, на миг.
…Он плыл по течению белых подушек,
Барахтался в тонущей кардиограмме,
И страшнейшую белизну веснушек
Покрывало синющими глазами.
Сердцем ли, животом ли, дыханьем,
Глоткой ли рвущейся от боли
Сказал я будто бы в оправданье,
Вырвалось
– Купи слона! Рыжий!
Ни звука. Ни стона. И без печали
Легко, как Христос, и так же просто
Он промычал: «Слона… Покупаю…»
И скоро вышел в открытый космос.
Было мне наплевать в этот вечер
На землетрясенье, тайфун и цунами.
Небо шагало ему навстречу
Огромными розовыми слонами.
Лев Рубинштейн
Как и с Кибировым, поэт, без которого нельзя, да и вещь относительно свежая и обалденная. Нечастый сегодня случай в поэзии, когда заказной текст становится произведением искусства. Рубинштейн рассказывает, что к нему пришел режиссер Дмитрий Крымов и попросил написать
РОДОСЛОВНАЯ
(ТЕКСТ ЛЬВА РУБИНШТЕЙНА, НАПИСАННЫЙ ПО ЗАКАЗУ «ШКОЛЫ ДРАМАТИЧЕСКОГО
ИСКУССТВА» ДЛЯ СПЕКТАКЛЯ ДМИТРИЯ КРЫМОВА «OPUS No.7»)
1
О! Авраам родил Исаака. Ничего себе!
2
Дядю Исака я более-не-менее помню. Он был военный тогда.
3
Зяма был нэпманом. Сел в свое время. Но ненадолго, слава богу.
4
Яша был толстый и все время молчал. И очень много ел. Больше ничего
сказать не могу.
5
Бэле удалось тогда устроиться в Оптику на Сретенке. Она долго там
проработала. Мне, кстати, хорошую оправу достала. Я помню.
6
Мотьке, между прочим, полтинник через месяц, а как был мудак…
7
А главврачом в Грауэрмана был тогда такой Борис Львович, их дальний родственник.
8
Клара с Семеном как уехали в сорок первом в Челябинск, так там и остались.
9
Нет, писем от Наума давно не было. Не знаю, как там у них.
10
Мося все делал сам. Золотые руки.
11
Ее, кажется, звали Дора. Она была, по-моему, не очень нормальная.
12
Спокойно, спокойно…
13
Геся целый день пила ужасно крепкий чай, валялась в халате нечесаная,
курила папиросы одну за другой и читала романы. Грязища в доме была!
14
Додик был своим детям и матерью, и отцом, и нянькой, и кем угодно.
15
Бэба с Рахилью не захотели уезжать. Остались в Киеве. Сказали: <<Кому
мы нужны, такие старые?>> Ну, и — сами понимаете…
16
Спокойно, спокойно…
17
Соломон, кажется, жив до сих пор. Только он уже давно не Соломон, а Семен.
18
Вот и песни отзвучали…
19
Матвея в пятьдесят третьем не тронули, как ни странно. А ведь такую
должность имел! Повезло…
20
Марик, чтобы вы знали, дожил до девяносто двух лет. И, между прочим,
отлично все соображал до самой смерти.
21
О! Письмо от Мули! Сейчас почитаем…
22
Все Гольдманы погибли в Ашхабадском землетрясении. Буквально все. Я
даже не знаю, где их похоронили. А может, и нигде…
23.
Вот и песни отзвучали, отразившись на лице…
24
Не говорите глупости! Во-первых, его звали не Егуда, а Еремей. А Егуда
был Цилин родственник. Помните Цилю?
25
Оба всю жизнь прожили в Житомире. Никогда никуда не ездили. Только в
эвакуацию. И тут же обратно. Там и умерли.
26
Гриша не дядя его, а двоюродный брат. Просто большая разница в возрасте.
27
Спокойно, спокойно…
28
У Рахили Львовны, чтобы вы знали, вообще своих детей не было.
29
Первая жена у него умерла давно. Ее звали Берта, кажется. Или еще
30
Лева был не родной, а приемный. Ужасно способный, кстати, парень.
31
Первое время шли письма из Хайфы, потом перестали писать. Ну, понятно
— своя жизнь…
32
Боря очень переживал. Очень…
33
Вот и песни отзвучали, отразившись на лице — развеселые вначале…
34
О! Послушайте: <<Аса родил Иосафата>>. Ну и имена были у людей — язык сломаешь.
35
Оставили ему какой-то крупы, консервов и уехали на юг. Что за дети, ей богу!
36
Спокойно, спокойно…
37
Вроде родные сестры, но Стелла — красавица, а Этя — прямо типичная
обезьяна. Как это так получилось?
38
Тэмочка была совсем без образования, а голова была, как у министра
финансов. Ее так и называли в семье.
39
Вот и песни отзвучали, отразившись на лице — развеселые в начале,
заунывные в конце.
40
А как они все пели, как танцевали! Как у них в доме весело было
всегда! Это я про Шпицбергов. Вы их помните?
41
Нет, давай лучше наоборот: «заунывные в начале, развеселые в конце».
Так лучше, правда?
42
Ну вот… А «Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от Которой родился Иисус,
называемый Христос».
Дмитрий Веденяпин
Он поэт изначально классической просодии, но каким-то образом выверчивает,
У Димы много новых замечательных стихов, но они еще не опубликованы. Предлагаем вспомнить уже известные.
Вообще, его стихи я могу читать бесконечно. Жаль, что ограничены во времени.
* * *
Что говорить о прочих, если даже
Мужик не перекрестится, пока
Не грянет гром и не пробьет в пейзаже
Пробоину размером с мужика.
Но иногда (возможно, это сны),
Речь, в сущности, о музыке – возможно,
Какой-то неземной и невозможной –
Случаются включенья тишины.
Последняя петарда, свистнув, косо
Взмывает в небо – бах! – немая взвесь…
И только выпь о четырех колесах
Кричит во весь…
И
Чем дышит летний двор в объятьях ночи:
Негадкий смысл, неплоский мир, короче,
Надежда – сами знаете, на что…
* * *
Конечно, плохо, даже очень, но
В лесу, где листья падают на дно;
В троллейбусе, где, как птенцы на ветке,
Сидят уютный старичок в беретке
И девочка в уродливом пальто,
Которая – ты точно знаешь, что –
Лет через двадцать-тридцать – вспоминая
Вот это время (в перспективе «то»),
Кому-то, хмыкнув, скажет: «Смех! Тогда я
Носила это жуткое пальто
И ничего – носила и носила…»
И некто спросит: «Сколько тебе было?»
И женщина, прикинув, скажет: «Шесть»…
Бессмыслица, но в этом
Карельская элегия
Тридцать лет не был. Приехал – дождь.
Все ржаво, серо.
На причале в рифму кричат: «Подождь,
Кинь спички, Серый!»
А приятель (выпил? характер – дрянь?),
На ходу вправляя в штаны рубаху,
Тоже на всю пристань пуляет: «Сань,
Пошел ты на х..!»
Все похоже: проза (слова), стихи
(Валуны и вереск, мошка и шхеры,
Комары и сосны, цветные мхи,
Серый).
Просто тот, кто раньше глазел на бой
Солнца с Оле-Лукойе,
Не был только и ровно собой,
Как вот этот, какой я.
Одесса-63
О.Д.
На солнечном пляже…
А. Вертинский
Как добрые ложки (а ну эти злобные вилки!)
И чуткие стражи,
Пузатые бабушки чинно сидят на подстилке
На солнечном пляже.
Сверкает вода, изумрудная и золотая,
И парус, как лучик,
Пузатые бабушки смотрят, от нежности тая,
На внуков и внучек…
Недавно приятель сказал мне в одном разговоре,
Нескладном немножко,
Что время из всех, так сказать, категорий
Уж точно не ложка
И даже не вилка; пространство добрей и круглее —
Садишься в двуколку
(Ну, в поезд) — раз-два и вернулся! Вот пляж, вот аллеи…
А толку?
* * *
Мои еврейские друзья
Живут в Америке не зря.
По бостонско-нью-йоркским дачам
Прилежно празднуя шабат,
Они обратно не хотят
Туда, где мы под снегом скачем
И с каждым днем все меньше значим.
Кто это говорил? Житков?
России крышка без жидков.
* * *
Снег выпал и затих.
«Нет, весь я не умру»,
Немножко грустный стих
Кружится по двору…
Вот Лева Бромберг, вот
Мы с ним хохочем, лед
Блестит, и жизнь идет…
Идет, идет и – ах,
И – oops, и в ямку – бух
Под фонарем в слезах
Над вымыслом из букв.
Николай Кононов
Сначала я полюбил его как человека, а потом открыл как поэта. Неожиданная правда в описании человеческого на фоне смерти, подача темы нетрадиционной любви с теплом и иронией. О его особой «длинной» строке написано не мало.
Петя с Ваней
Петя с Ваней побратались на золотом фронте, когда ходили брать языка.
Поклялись не быть говнюками, беречь чувства, уже вихрящиеся слегка.
Но это было под пулями в чудной траншее, глубиной в конский рост,
– А нынче надо было ещё переходить мост.
Тыча в зенит «калашом», Петя говорил: Вань, ну нет им прямо числа,
Этим злоебучим звёздам, что на нас пялятся, льют с луной ла-ла-ла.
Черпанет нас вот-вот Ковш прекрасный, чтобы выкинуть к ебеням.
– А глянь, Петя, хорошо обниматься нашим смутным теням.
– Да, Ваня, да, ты ж меня ближе, чем на эту лунную щель, и не подпускал,
Что даже смешно теперь, чуешь, стрельнули – это Юпитера оскал
По-над нами «цок-цок», или Венеры закос, Марса хрень, почему я не учился
Астрономии в школе. Ах, как ты гладко на ночь побрился…
– Нет, Ваня, нет, я ещё не бреюсь, у меня, Ваня, ещё нет щетины, –
Петя ему отвечал из смертной пучины.
Федор Сваровский
Стихи Федора – это почти всегда противопоставление мертвого и живого, чужого и своего.
ПЯТНА ВЫЛИЗЫВАНИЯ
Пятна Вылизывания —
основное понятие в мире зомби
в действительности
они совершенно не кровожадны
просто
глядя на живые организмы
из темноты полубытия
они испытывают невероятную
любовь
и тяготение ко всему живому
эта любовь
увеличивается с каждой минутой
развития заболевания
и постепенно превращается в жажду
в некое абсолютное вожделение жизни
их единственное желание —
догнать живое
и полизать его
а Пятна Вылизывания —
активные зоны
живого организма
в наибольшей степени
привлекающие полужизнь
и они догоняют и лижут
и настолько увлекаются
что довольно быстро начинают
кусать, рвать в клочья
но на самом деле
в этом нет ничего
кроме любви, жажды, тоски
и даже своеобразной жалости
к живому
которое
и потому выглядит беззащитным
мимолётным
и ещё более прекрасным
вот
что такое Пятна Вылизывания
вот что такое
любовь неживого к живому
но технологии развиваются
и я рад сообщить, друзья
что теперь у нас есть возможность
при помощи распыляемых с самолётов и вертолётов
химических реагентов
обращать процесс вспять
и превращать
живых мертвецов
обратно
в трупы
современная наука — парад чудес, друзья
никакая угроза
не устоит
перед мощью научной мысли
перед железной
но стремительной поступью
передовых технологий
Иван Волков
«Стихи для бедных», издательство «Воймега», одна из лучших, на мой взгляд, поэтических книг года. Прочту из нее 3 стихотворения.
Коттерие
Кто сказал, что Читателя нет?
Есть, он ищет укромное место,
Где его не растопчет расцвет
Элитарного et tout les reste [1]а,
Он послушал творцов-образин
По «Культуре» в серьезном ток-шоу
И со страху бежит в магазин
За Флобером, Рабле или Шоу.
Кто сказал, что читатель изчез?
Нет, он просто устал от фанеры,
Из которой не выберешь без
Засорителей семиосферы –
Как их вычислить, сколько их есть,
Этих знающих: он – кто и ты – кто,
Сколько викторов нужно прочесть
Чтоб найти одного Венедикта?
– Наши трегеры нас не оставят в беде,
Наши критики – как часовые,
Отражается общество в грязной воде,
И деревья стоят голубые,
И заочно дешевка-лапша
Отпевает сбежавшие уши.
А Читатель – он наша душа,
У писателей умерли души…
* * *
Не называй меня Алешей
В минуты нежности, сквозь сон.
Хотя он, видимо, хороший,
И я, естественно, польщен.
Еще, пожалуйста, послушай:
Когда огонь кипит в крови,
При кульминациях любви
Не называй меня Андрюшей.
Усталость, ласки, тишина,
И я твою всю душу слышу:
У зим бывают имена,
Ты вспоминаешь Пашу, Мишу,
Блуждая в полузабытьи
По всем подробностям орбиты
От осторожного Никиты
До беспокойного Ильи.
* * *
Тише, дети, Ольга спит.
Это что за шум и топот
Будто пастей и копыт!
Только цыпочки и шепот.
Марш гулять! в поселок, в лес
(Захватите добермана)
Сна полуденного без
И нирвана – не нирвана.
Целый день – дела, дела,
Рай субботний длинный-длинный,
Ненадолго прилегла
На диванчике в каминной
У распахнутого в сад
И на патио окошка,
Там петляет между гряд
Самодельная дорожка.
Драгоценен мамин сон.
Сад ухожен. Небо ясно.
Мир, конечно, обречен –
Только Ольга несогласна:
У нее в саду, в саду
Ирисы и хризантемы.
Все изучено в аду,
А в раю одни проблемы:
То уборка, то обед,
Глупый пес, Алеша с Соней,
То на клумбах места нет
Для задуманных бегоний.
Тише, тише, Ольга спит.
Днем. Одетая. Под пледом.
Мир изучен и забыт.
Дом дремуч и сад неведом.
Александр Беляков
Книга «Углекислые сны», вышедшая в 2010 году в «Новом издательстве», стала для Александра своеобразным прорывом.
* * *
Млечная женщина на изнанке ночи
Певчая трещинка посреди груди
Гой ты русский инвалид
Северный рабочий
На закате юных лет Машу не буди
Ляг по-волчьи на бочок
Спи без передышки
Каждый следующий ход обещает пат
Бродят в поле три слепых олимпийских мишки
Кто не спрятался — привет
Сам и виноват
Полночь размечена рыбьими очами
Выгадать нечего кроме как покой
Утоли свои нули
Осветли печали
Певчую трещинку чувствуя рукой
Бахыт Кенжеев
Многие привыкли видеть Бахыта с вечной рюмкой и доброй и ехидной ухмылкой одновременно. Но под маской пьяницы, страстного любителя женщин, весельчака и балагура скрывается тончайший поэт/автор, владеющий всем спектром поэтических эмоций: от едкой иронии до глубокой лирики.
Вагонная песня (подражание)
Жизнь провёл я в своё удовольствие,
прожил век без особых невзгод,
поглощал сто пудов продовольствия,
сто пудов продовольствия в год.
Был всегда избалован девицами
и, бывало, от счастья пыхтел,
окружённый их свежими лицами
и другими частями их тел.
Я им класс натуральный показывал,
приносил я им пиво в бадье,
в ресторанах шикарных заказывал
коньячок и салат оливье.
Поделюсь с вами участью горькою,
постарел я и сердцем обмяк,
много лет миновало с тех пор как я
жировал, как домашний хомяк.
Полюбил зато творчество устное,
и душой отдыхаю, когда
эту песенку, песенку грустную
исполняю для вас, господа.
В вашей жизни так много прекрасного,
пусть сверкает она, как брильянт —
наградите же барда несчастного
за его неподъёмный талант.
* * *
Птичий рынок, январь, слабый щебет щеглов
и синиц в звукозаписи, так
продолжается детская песня без слов,
так с профессором дружит простак,
так в морозы той жизни твердела земля,
так ты царствовал там, а не здесь,
где подсолнух трещит, и хрустит конопля,
образуя опасную смесь.
Ты ведь тоже смирился, и сердцем обмяк,
и усвоил, что выхода нет.
Года два на земле проживает хомяк,
пёс – пятнадцать, ворона – сто лет.
Не продлишь, не залечишь, лишь в гугле найдёшь
всякой твари отмеренный век.
Лишь Державин бессмертен и Лермонтов тож,
и Бетховен, глухой человек.
Это – сутолока, это – слепые глаза
трёх щенят, несомненно, иной
мир, счастливый кустарною клеткою, за
тонкой проволокою стальной.
Рвётся бурая плёнка, крошится винил,
обрывается пьяный баян –
и отправить письмо – словно каплю чернил
уронить в мировой океан.
Татьяна Нешумова
Мы знали Татьяну как прекрасного филолога, но благодаря книге «Счастливая твоя внука», издательство «АРГО-риск», мы убедились в том, что она замечательный поэт.
* * *
Эти молочные реки и эти кисельные берега
Ты для меня оставила, бабушка-вьюга.
В голубые твои веки, в белые облака
Я уплываю, счастливая твоя внука.
Вместе со мною, не понимая, как
Это всё совершается в мире угрюмых болей
Плывет кое-кто, чей один башмак
Нам еще виден отсюда, а другой
Уже соскользнул в молочную реку-море.
Юлий Хоменко
Вот интересный пример. Поэт, который нельзя сказать, что мне сильно близок. Но даже у такого поэта, если он живет сегодня, отображает современные тенденции (разные типы мышления), о которых я уже говорил в связи с Андреем Василевским, я нашел для себя интересное. Для примера два стихотворения из его книги, вышедшей в 2010 году в издательстве «Воймега» «Восьмое небо». Стихи, как будто написаны разными людьми.
Не Бетховен, но космы всклочены,
Губы выпячены к трубе.
Все, кто к музыке приторочены,
Малость все-таки не в себе.
Мешковатые брюки коротки,
Перекошены пиджаки.
Как сутулые старцы — отроки,
Точно отроки — старики
Неуемные: ноты тоннами
Нагрузи на них — понесут.
То мечами трясут картонными,
То ничем уже не трясут,
А, к примеру, гранитны, бронзовы,
Бледно-желтые, коль луна,
На закате багрово-розовы,
Стынут позами. Тишина.
* * *
Вот уже шесть лет
Как не вижу моего лучшего друга
И не знаю что он обо мне думает
Возможно
В одностороннем порядке пересмотрев историю нашей дружбы
Склонен винить меня в негативном с его точки зрения
Развитии тех или иных событий
Опасаясь такого
Может и не совсем уж неправедного суда
Не предпринимаю шагов к возобновлению отношений
Не заглядываю в старую с его телефонным номером записную книжку
Не встречаюсь с нашими общими знакомыми
Не бываю в нашей любимой кафешке
Не хожу на его могилу
Геннадий Каневский
Гена Каневский – инженер, постоянно строящий свой поэтический мост между культурой и повседневностью, между мифом и реальностью. И банальное сравнение метро с Аидом у него становится свежим и интересным.
[к эвридике]
меж двух миров, в мерцающем метро,
обычно ничего не повторяют,
а тешатся бессмысленной игрой:
строку найдут — и снова потеряют,
и заполняют буквами кроссворд,
и ног длину у женщин измеряют,
и хипстеры, среди широких морд
расставленные в шахматном порядке -
кто твёрд душой, тот мыслями нетвёрд,
и, ртом лаская воздуха остатки,
меж них катится медленный урод
на розовой пластмассовой лошадке.
я тоже там, когда внутри поёт,
когда огни друг друга догоняют
во тьме твоих, объявших душу, вод.
псы караульной службы громко лают
трёхглавые, какой-то капитан
на странном инструменте начинает,
звучанием похожем на варган,
мелодию хтонического лада,
орфееву, про чёрную весну,
и, обогнув трепещущее стадо —
«выходите ли вы через одну?» -
спрошу его, и повернувшись к аду,
таинственную песню затяну.
Евгений Бунимович
Над поэтическим творчеством Евгения Абрамовича довлеет его чиновничья и политико-думская деятельность (вполне в духе средневекового Китая), его кураторско-организаторская роль. Но Бунимович – не депутат, пописывающий стишки, а прежде всего поэт, честный, со своим ярко выраженным лицом, стилем, языком.
НОЧНОЙ ДИАЛОГ
так вы говорите что это платаны?
быть может хоть я и подумал что клены
что наши поступки скорее спонтанны
затем что и помыслы неопределенны
так вы говорите что трансперсонален
абсентиализм мультимедиа-арта?
быть может хоть я и подумал что сталин
не станет пирожным как буонапарте
так вы говорите что нет кривошеи
в таком IBM-совместимом санскрите?
так вы говорите что ночью страшнее?
так вы говорите так вы говорите
Николай Звягинцев
Стихи Звягинцева напоминают мозаику: из простых камешков рождается очень красивая картина.
* * *
Про девушку с луковыми глазами,
Сухими обветренными губами,
С той стороны земли на вокзале
Напишешь, сидя на барабане:
«Татьяна Ларина, 22 года.
Может стать причиной пожара.
Есть инструкция по уходу,
Начинается: Я обожаю
Эти ленточки бывшей дружбы
На середине пустого класса
Весны уже совсем безоружной,
Уже безбашенной, одноглазой
На границе моря и грядок
В доме бывшего новоселья».
Это одна широта с Петроградом
Или одна долгота с Марселем.
Нежный Новгород
Когда пассажиры все на мосту,
Уже скользит по воде пастух,
Ещё лежит последняя Маха,
У пароходов крылья растут,
Рвут обёрточную бумагу.
Каждый охотник желает знать
Разбитое зеркало и сквозняк,
Где сидят его семь патронов,
А барышни ловят случайный знак,
Тусклый свет жестяной короны.
Только река, хозяйка холста,
Небесного блюда, на нём хвоста,
Целого паводка мелкой монеты
Боится Канавинского моста,
Поскольку за ним ничего нету.
Ирина Ермакова
Я стараюсь редко, учитывая то количество писателей, с которыми мы работаем, делать комплименты авторам, но не скрою, что поэта Иру Ермакову обожаю, особенно после книги «Улей», издательство «Воймега». Очень люблю: «Гляди на меня, не мигая», «А еще наш сосед Йога-бум», «Отсутствие метафор видит бог», другие.
В ее творчестве тоже сталкиваются разные типы мышления, разные типы письма, стихи её тоже как будто написаны разными людьми. Для понимания этой множественности, как мне кажется, очень важно ее стихотворение «На границе традиции и авангарда». Ермакова обладает способностью погружать в свое авторское видение читателя, легкими касаниями создавая поразительный в своей достоверности мир, вольтовой дугой соединивший полюса лирики и эпоса. В этом сила и убедительность ее поэтического дарования, счастливо соединившегося в этой хрупкой женщине с бесконечным человеческим обаянием.
* * *
Отсутствие метафор видит Бог.
Он всякое безрыбье примечает.
Листая, Он скучает между строк,
А то и вовсе строк не различает.
Но если лыком шитая строка
Нечаянно прозрачно-глубока,
Ныряет Бог и говорит: «Спасибо».
Он как Читатель ей сулит века
И понимает автора как Рыба.
* * *
А еще наш сосед Гога из 102-й,
Гога-йога-бум, как дразнятся злые дети.
В год уронен был, бубумкнулся головой,
и теперь он – Йога, хоть больше похож на йети.
Абсолютно счастливый, как на работу с утра,
принимая парад подъезда в любую погоду,
он стоит в самом центре света, земли, двора
и глядит на дверь, привинченный взглядом к коду.
Генерал кнопок, полный крыза, дебил –
если код заклинит – всем отворяет двери,
потому что с года-урона всех полюбил,
улыбается всем вот так и, как дурик, верит.
И свободен в свои за сорок гонять с детьми,
и не терпит только, в спину когда камнями,
и рычит, аки дрель, тогда и стучит дверьми:
бум – и тут же хохочет, как сумасшедший, – с нами.
Бум – и мать Наталья тянет Йогу одна,
моет, поит в праздник, выводит в сорочке белой
и, жалея чадо, жалеет его как жена,
а куда ж деваться ночью – ясное дело.
А когда из окна обварили его кипятком,
стало видно во все концы света – в любые дали,
в ожидании скорой весь дом сбежался, весь дом,
битый час, кружа, жужжа и держа Наталью.
И когда, Господь, Ты опять соберешь всех нас,
а потом разберешь по винтику, мигу, слогу,
нам зачтется, может, юродивый этот час,
этот час избитый, пока мы любили Гогу.
Наталия Боева
Было бы странно, если бы я как вологжанин, не прочитал стихотворение молодого вологодского автора. В нем очень точно выражается печаль по тому, что самое важное почти невозможно сказать словами.
* * *
как бы я ни провела лето,
в сочинениях всегда писала,
целый список
неживых, но спасительных фраз:
«ездить в деревню», «купаться в реке»,
«ходить в лес, собирать грибы и ягоды»,
но не было леса,
а только блестящие рельсы,
и мы были дети,
мы собирали мазут, обрывали мятлик,
растирали в ладонях болиголов и полынь,
руки пахли травой,
каждый был себе сам – и лесом, и речкой и солнцем,
но мы были слишком малы
и не было слов,
чтоб объяснить непонятливой нашей училке,
как ослепительно,
остро – ну, словно, осокой порезался,
так оно брызгалось, теплое лето внутри,
но была непонятная вежливость:
вместо того, чтобы честно сказать,
что я была солнцем,
я всех обжигала и грела,
я упрямо писала в тетрадь,
что «загорела, погода была чудесной,
я даже скучала по школе
и, в общем, ждала сентября».
Катя Капович
С Катей Капович меня связывает Кишинев. Мы оба прожили (провели)там какую-то часть жизни. Мне кажется, что у людей, там живших (в Бессарабии), есть какой-то особенный взгляд на мир, какое-то настроение, такой светлой романской печали.
А еще бывает, что на каких-то строчках сжимается сердце или наворачиваются слезы. Наш язык несовершенен, он не может высказать, то что мы чувствуем (любимое слово Анненского «невозможно», и по отношению к языку тоже), но иногда это поймано, сказано, передано. Вот это и есть поэзия. У Кати Капович она есть.
* * *
Буду долго спать на раскладушке,
и, пока не вырасту однажды,
будет
падать в пустоте многоэтажной.
Одеяло на пол утекало,
батарея за полночь будила.
Как тебя я за руку держала,
никогда не умирать просила!
Где вы, крылья в варикозных венах?
Где плечо, что стало детским, острым?
Небо, небо в прутьях и антеннах?
Подожди, пока я стану взрослой.
Я найду ползущую на горку
неотложку, и прости за пафос,
но тебе меня уже недолго
ждать осталось.
Всеволод Емелин
О Емелине много спорят. Некоторые его превозносят, другие – слышать о нем не хотят. Мы считаем, что Сева очень одаренный поэт, многие его стихи стали классикой (Например «История с географией).
Почему мы выбрали именно это стихотворение, поймете сами.
* * *
Группа „Культурная инициатива“ —
Даниил Файзов и Цветков Юрий —
Благодаря своей деятельности активной
Стали большими фигурами в литературе.
В результате на мнение поэтической номенклатуры
Они категорически наплевали
И даже мою одиозную фигуру
Пригласили для участия в поэтическом Фестивале.
Встретили нас в Киеве, огласили список
И, в зависимости от творческой потенции,
Одних отправили в д/о „Пролисок“,
Других — в специальные ВИП-резиденции.
Потом повезли на пресс-конференцию нас.
Были Володарский, я и Бахыт Кенжеев.
Ну, я, как всегда, рассказал про пидарасов,
Захвативших поэзию, и про евреев.
Не нашел я этой записи на портале
Ихнего Полiт (РУ). UА.
Страшней, чем на 1-м канале,
Свирепствует там цензура.
А на фестивале цвела сегрегация.
На спецдаче пили элитное виски
Поэты-интуристы из эмиграции,
А граждане СНГ ютились в „Пролиске“.
„Пролисок“ — это культурного отдыха зона,
Состоящая из нескольких полуразрушенных зданий,
Находящаяся в самой глубине афедрона.
Хрен туда вечером доберешься по пьяни.
Ни воды горячей, ни спутниковой тарелки,
Файзов утешал — зато целебный запах сосны,
И повсюду водятся пушистые белки,
И разные прочие грызуны.
Но, то ли стакан мой был мелок,
То ли выпил я мало стаканов.
Но не видал я в „Пролиске“ белок.
Зато видел там тараканов.
И от этой дискриминации
Стихослагателю бедному
Оставалось только нажраться,
Что я и сделал немедленно.
Весь поэтический балаган
Провел в каком-то угаре я.
Меня обычно не бьет по ногам,
А тут вдруг взяло и ударило.
Так бы в чужой столице
Я б и сгинул без толку
В отделении полиции,
Да спасибо поэту Волкову.
Бессонница, страхи, давление,
Мелькание бессвязных кадров.
Такие вот впечатления
Я вынес с „Киевских Лавров“.
Но причиной моего протеста,
Принявшего неожиданный вид,
Я считаю имевший место
На „Лаврах“ апартеид.
И не слабей опохмела
Лечит мне душу и тело
Мысль, что я и Нельсон Мандела
Делаем общее дело.
Сергей Шестаков
Мостик к „Подборке“ следующего года, так как с этими стихами мы познакомились на презентации книги „Схолии“, издательство „Ателье Вентура“, изданной уже в 2011 году. Сергей замечательный поэт и дар его редкий для нашего времени: «после Геннадия Русакова (его „Разговоров с богом“) еще не было столь пронзительных стихов о любви и смерти», «процентов на 90 чистая лирика, абсолютно лишенная всяческой иронии». Лучше всего о его поэзии высказались Герман Власов в статье о презентации «Схолий» и Леонид Костюков в рецензии на эту книгу, которых я и процитировал.
* * *
господи, сделай так, чтобы она не снилась,
не брала за руку, не проводила пальцем по коже,
обрати меня в четвероокий, в четверорукий стилус,
только освободи, только не приводи ее больше, боже,
солнце остановилось
зябко расколотому надвое небосводу,
рыбы в рыбьей тоске выбрасываются на берег,
человек в человечьей медленно погружается в воду…
* * *
ночью, когда за спиной волшебство
тайной колышется сенью,
вдруг ощущаешь былое родство
с каждой обмолвкой и тенью,
в тихом свеченье небесных шелков
высший твердя из обетов
вольному ордену майских жуков,
жужелиц и короедов,
и, закрывая ночную тетрадь,
смотришь на землю по-птичьи,
чтобы за миг до рожденья принять
смертное чьё-то обличье.
* * *
зелена рубаха черны глаза
позвонки круты угловата стать
широко небесная шла фреза
не таким тебя представляла мать
и в руке булат а в другой камедь
скоро сеять значит потом полоть
на губах еще не обсохла смерть
и немного жмет с непривычки плоть…
* * *
человек надевает пальто,
чувствует, что не то,
вроде его и пальто и дом,
но
он отпихивает кота, мурлычущего у ног,
кот поджимает хвост, думает: тоже мне полубог,
думает: тяжело, видать, на таких двоих,
думает: стал человеком, не узнает своих…
очень простое стихотворение
от горючих этих вод
тяжелы слова,
сердце медленно идёт,
тикает едва,
падает на землю плод,
догорает луч,
скоро кончится завод,
и потерян ключ,
человек в окно глядит
осень напролёт,
этот мир и этот вид
он не узнаёт,
почему не слышен шум
и земля гола,
почему его костюм
чёрен как смола,
что забыл он здесь, хмельной,
с посохом басё,
кто там за его спиной
шепчет: вот и всё…
Комментарий Леонида Костюкова:
Мне очень понравилась эта инициатива как таковая, по двум причинам. Во-первых, хорошо, когда поэты читают стихи других поэтов. Это лучшая модификация авторского чтения: оно остается авторским, но немного теряет ту сдержанность, с которой автор озвучивает свои собственные стихи. Кроме того, это выявляет подлинный (а не вежливый) интерес поэтов друг к другу, на котором сейчас многое держится. Во-вторых, такая практика естественным образом фокусирует внимание не на поэте вообще, а на конкретном стихотворении, что для меня лично предпочтительно.
Выбор Данила и Юры, понятное дело, не мог бы полностью совпасть с моим. Совпал довольно значительно. Выявил мои лакуны – просто превосходно.
07.06.2013, 6540 просмотров.
