Подборщик ключей
Вечера Юлии Дрейзис я ждала, как «сладкого». Основная причина понятна: что мы знаем о современной китайской поэзии? Практически ничего. Эта парадоксальная ситуация: литература соседнего Китая, с которым наша страна делит границу протяженностью больше 4000 километров, остается для нас полнейшей terra incognita. Было бы нелепо упустить возможность узнать о ней чуть больше из первых рук.
Вторая причина – личная. Беглого взгляда на биографию Юлии Дрейзис в интернете хватает, чтобы понять: с большой вероятностью передо мной родственный человек – родственный в значении переводческого пути и фокуса внимания. Юлия переводит современную поэзию с редкого языка – сама сложность доступа к нему делает стихи, которые живут в пространстве этого языка, практически сплошным белым полем для иноязычного читателя.
Впрочем, ситуация зеркальная: я перевожу с сербского, который достаточно близок к русскому, но эта близость – не более чем обманка, за которой вскрываются существенные расхождения. Может ли быть, что за «далекостью» китайского языка, его экзотичностью в действительности стоит поэзия, которая нам ближе и понятнее, чем мы думаем? И можно ли вообще за один вечер охватить из птичьей перспективы огромный культурный пласт этой поэзии, этого совершенно неизведанного пространства?
Выясняется, что можно. Юлия выстраивает свой обзорный рассказ-лекцию на оппозициях, заложенных в каждом из трех слов, намечающих тему вечера, и иллюстрирует тезисы переводами из современных китайских авторов. (В логически выстроенной структуре ее рассказа безошибочно угадывается системность человека, занимающегося наукой.) Эти дихотомии определяют векторы развития китайской поэзии на протяжении последнего столетия. Итак, современная, китайская, поэзия – что это значит?
Современная – как взаимодействует поэзия, создаваемая в наши дни, с огромным багажом традиции, который достался ей в наследство? Юлия рассказывает, что история современной китайской поэзии фактически начинается с 1919 года, когда вышла книга Ху Ши «Эксперименты», первый сборник «нового» стиха, приблизивший поэтическую речь к разговорному языку в попытке преодолеть разрыв между современным читательским восприятием и архаичностью продиктованных традицией поэтических норм. Если же вести отсчет с рождения современного государственного языка пунтхуа в 1956 году, то и вовсе окажется, что история исчисляется лишь десятилетиями. Но вместе с тем китайские авторы не могут писать без оглядки на традицию, насчитывающую две тысячи лет, и вступают с ней в разнообразные и разнонаправленные отношения – от взаимодействия на всех уровнях текста до полемики и провокации. Сравним отрывки из двух стихотворений, в которых возникает классический для китайской поэзии образ мэйхуа, дерева, зацветающего первым, еще до окончания зимы. Вот так начинается стихотворение Сяо Кайюя (р. 1960) «Отец»:
снежным днём мятеж мэйхуа,
в погребе сладкий картофель озеленяет,
твою словно варёную пресность.
я не смею назвать года часть,
эту до срока гнилую запаску.
А вот первые строки стихотворения И Ша (р. 1966) «Мэйхуа: неудачное лирическое стихотворение»:
я тоже с няшностью
напишу-ка лирический стих
напишу-ка пожалуй о зимой не щадящей себя мэйхуа
фантазия неразвита
и нужно овладеть наблюдательством
упаковавшись в пальто выйдя из дома
я обнаружил: цветы распустились на дереве
невозможно уродливом старом дереве
что никак не включить в стихи
Вторая «развилка»: китайская – это о противостоянии между автохтонным и иностранными влияниями в поэзии. С начала ХХ века китайская культура последовательно открывается, принимая в себя воздействия извне, и сегодня китайская поэзия, пожалуй, больше, чем
Здесь мы подходим к третьему слову-развилке: как определяют для себя современные китайские авторы поэзию, ее природу, язык и задачи? Дискуссия, о которой шла речь выше, развязалась в 1999 году и получила название паньфэньских дебатов – по названию отеля, где было организовано мероприятие, призванное стать площадкой для открытого полилога о современной китайской поэзии и путях ее развития. Вместо этого разговор перерос в жаркую полемику о языке современной поэзии и о том, кому она, собственно, предназначена. Этот вопрос стал линией водораздела между двумя лагерями поэтов: «интеллектуалами», которые заостряли внимание на принципиальной отличности поэтического языка от языка повседневного и воспринимали первый как пространство раскрытия потенциалов, и «народниками», которые тяготели к максимальному сближению поэтического и обыденного языка, создавая эффект прозрачности смысла и тем самым приближая поэзию к читателям, которых принято называть обычными людьми. Это расхождение взглядов во многом сформировало сегодняшнее поэтическое пространство Китая.
Юлия обрисовывает несколько поколений авторов, рассказывая о развитии независимого поэтического творчества в восьмидесятые, девяностые и нулевые, вплоть до самого младшего поколения, детей 90-х. И это, надо заметить, очень ценно – когда как иноязычные читатели мы можем через перевод получить доступ к стихам, которые пишутся прямо сейчас, а не отстоят от нас на десять-двадцать лет.
Из рассказа Юлии складывается увлекательная картина страны, где поэтическая жизнь насыщенна и динамична, где стихи публикуются не только в толстых журналах и на интернет-площадках, но даже в специальных мобильных приложениях и собирают огромные аудитории в онлайне. Выходит, что поэзию в современном Китае в равной мере создают и городские интеллектуалы, и рабочие, обезличенные заводскими конвейерами, и гики «алмазного поколения», которые, кажется, родились со смартфонами в руках, и такие маргиналы, как Юй Сюйхуа, девушка из глубинки, чье повседневье проходит между сельскохозяйственными работами и жизнью в сети. А значит, у всех у них есть потребность в поэтическом переживании своего опыта, насколько бы разным этот опыт ни был.
И, отвечая на вопрос, который я задала в начале: «Может ли быть, что китайская поэзия нам ближе, чем мы думаем?», – да, несомненно. Пока я слушаю стихотворение Чжэн Сяоцюн (р.1980), поэта и работницы завода, я думаю о том, что эти строки были бы близки моим друзьям – поэтам с Балкан, которые работают пусть не на заводах, но в кол-центрах зарубежных компаний, которые в той же степени превращают людей в человекоединицы:
луна выходит колесом пустоты, в роще личжи
свежий ветер колышет нутра белизну, многолетний молчащий
покой, в вечнозелёной траве скрипят жуки, городские огни источают свет
в промзонах, сколько наречий их, сколько по дому тоски
сколько слабых и немощных – телом там, сколько лунного света блеском на
день седьмой станки чертежи, и она – луна – поднимаясь вверх
озаряет моё лицо, пока сердце исподволь ухает вниз
Похожие слова после завершения вечера сказал и Данил Файзов: казалось бы, китайцы – люди совершенно иного склада и культуры, чем мы, но их стихи говорят об экзистенциальных вопросах, понятных каждому.
Разумеется, совершенно отдельная тема – это то, как переводчик переносит смыслы из одного языкового и культурного поля в другое. А когда языки, с которыми он работает, отличаются по своей природе так сильно, как русский и китайский, неизбежно возникает проблема «перевода непереводимого». Я не буду пересказывать увлекательные объяснения Юлии о том, как устроены китайские иероглифы и как именно ей удается хотя бы частично воспроизвести на русском тот слой китайских стихов, который завязан на визуальном восприятии – просто приведу в качестве примера перевод стихотворения Хань Бо (р. 1973):
дикий заяц
один собирает траву, другой подбирает небо.
трава или небо ссужены банком,
молодосильный легковесными видит года, деннозакатный жалеет о блеске минувшем.
один дикий заяц, замещает бессчётное племя,
в жевании взглядах вниз-вверх иная избитость
в счетах беспорядок, стиснуты жёсткие стебли как хаосом объединённая безоблачность-безглагольность.
За русским звучанием переводов Юлии безошибочно угадывается интонация китайского языка. Эти тексты производят странное впечатление инаковости. Они могли бы быть написаны по-русски, но их отличает смещенная перспектива, такая, как у человека, для которого русский является неродным языком, или у кого-то, кто в принципе иначе смотрит на мир, скажем, аутист.
Слушая переводы Юлии, я думаю о том, что переводчик – это тот, кто подбирает ключи, а потом и сам становится ключом к живому пространству языка, с которого переводит. А возможно, речь даже не о ключах, а об отмычках – а это уже прямая связь со словом-перевертышем в заглавии блога Юлии – «Стихо (т)ворье». Здесь я, конечно же, не удержусь от соблазна рассказать вам, что и в сербском есть такое слово-перевертыш – «калауз» – которое означает и проводника, и отмычку. А почему «Стихо (т)ворье» – узнайте в блоге Юлии. Если вы пропустили ее вечер, то найдете в блоге все то, что вольно пересказала я, и больше, а если не пропустили – то тем более загляните, чтобы углубиться под первый, самый верхний покров.
Анна Ростокина
Музей Серебряного,
Метаморфозы
17.10.2016, 6103 просмотра.
