Дополнительно:

«Москва и немосквичи»*. Андрей Чемоданов (Москва) – Амарсана Улзытуев (Улан-Удэ)

Москва чемодановская

Мои первые воспоминания о Москве – это мои первые воспоминания в жизни. Оглушительный гвалт воробьев, затем – шарканье метлы по асфальту. Родители ещё спят. Потом протяжные, монотонно повторяющиеся крики: «Берём старьё, старьё берёёёём!» Они-то и будят родителей.

А вообще у нас тихий зеленый городок. Даже сейчас, вышедши со двора в субботу утром, можно за полчаса не встретить ни одного прохожего, ни одной машины. Буйство листьев и тишина, как в фильме про вымирание. Благословенная тишина.

И я погуляю.

В моей маленькой, детской Москве много разговоров про дорожное движение. Самого движения почти нет. Не потому что пробки, а наоборот – потому что машин совсем мало, и они скромные, осторожные, незаметные, словно кошки. Попадаются иномарки. Но их надо искать. Чемоданов устраивает длительные пешие экскурсии к посольствам, чтобы увидеть какой-нибудь проржавевший элвисовоз. Иногда едет на «Букашке» до американского посольства, у которого просто автошоу сплошное. Неважно, что владельцы – соотечественники, заплатившие «свистку в будке» за стойбище у посольства. Главное – дышать этой эстетикой. Чемоданов дышал. Тогда всё было по-своему: 3 копейки трамвай, 4 копейки троллейбус, 5 копеек автобус и метро. Они ведь по-разному тратили энергию, да?

Самое лучшее в детстве – гаражи. Было весело перескакивать с крышу на крышу. Ещё веселее было протискиваться между ними, перепрыгивая говно. Сестра одного из друзей показывала там писю. Гаражи – это была наша жизнь.

Мое окно выходит на особняк. Тамошний двор всегда освещен прожекторами, а в детстве по нему бегали огромные злые доги, бросавшиеся на ограду и заставлявшие прохожих шарахаться и перебегать на другую сторону улицы Веснина, ныне Денежного переулка. Там как будто постоянно чего-то боятся, а я люблю смотреть туда, сидя на подоконнике. В 1918 году откуда-то с подоконника Большого Афанасьевского переулка или с Сивцева Вражка на этот же особняк любил смотреть другой, совсем ещё молодой человек. Его звали Яков Блюмкин. Но мне ближе.

Если пройду чуть дальше, на Малый Левшинский, то уже не найти дом 4, в котором жил Булгаков. Он не сохранился, зато есть прекрасный полукруглый дом 1/32, первый этаж кирпичный, второй – деревянный. Там живут и/или работают художники, хорошие, творческие, но негостеприимные люди. Дальше уже Пречистенка, бывшая улица Кропоткинская. Где был цветочный магазин, теперь – газон.

Вернусь во дворы. За этим полукруглым домом, ближе к Кропоткинскому переулку и институту Сербского стояла еврейская пекарня. Когда она работала (видимо, по особым праздникам) и дошкольники стучались в единственное окно. Оттуда выглядывали распаренные, спелые тёти и угощали нас вкусной, горячей ещё мацой. Теперь этой пекарни тоже нет.

Если пройду мимо и обогну единственную в районе и, говорят, первую в мире хрущевку, я попаду на Кропоткинский переулок и увижу институт Сербского. В детстве я часто встречал группы людей, стоявших напротив и тревожно вглядывавшихся в окна унылого белого здания. В те времена в институте Сербского психиатрически карались Александр Есенин-Вольпин, Виктор Файнберг, Владимир Буковский и немало других диссидентов; проходили экспертизу многие серийные убийцы, например, печально известный Андрей Чикатило. Некоторое время тут работала первая жена Чемоданова. В наше время здесь побывали и участники «болотного дела». К институту примыкает вполне себе с виду жилой дом. Когда-то я видел, как из окна пятого этажа вылетел диван и неуклюже спланировал на проезжую часть.

Завернув за этот дом в сторону Садового кольца, нахожу ничем не примечательный газон. Когда-то там росло дерево, около которого шестеро школьников, моих ровесников, попытались разобрать где-то найденную мину времен Великой Отечественной. Я сидел дома и помню, как задрожали стекла. Погибли все. Потом я видел воронку на асфальте и расщепленное дерево. Теперь и дерева нет, и газон расширили. Точного места уже не найти.

Вернувшись на свой Большой Левшинский (бывшая улица Щукина), я мельком гляну на музей скульптора Голубкиной. В детстве я там бывал почти каждый месяц за 5 копеек, за цену автобусной поездки приобщался к красоте статуй и тишине залов. Больше никто туда не ходил, никому это было не нужно. Однако музей работает до сих пор. Сколько сейчас стоит вход, я не знаю. Двигаясь дальше, мимо дома артистов театра Вахтангова, где жил и первый исполнитель роли Ленина Щукин, мимо моего двора, пересечём перекресток Денежного и Малого Левшинского. Я подхожу к особняку, напротив которого некогда было полностью заросшее пространство за полуметровым забором. Теперь я вижу прекрасный особняк и памятник Фритьофу Нансену. Тому самому, который так боролся с геноцидом армян и спасал голодающих Поволжья. Тот самый памятник, с которого однажды чуть не навернулся поэт и монументолаз Дмитрий Плахов.

На этом можно остановиться, ухожу в сторону Арбата. Но я вернусь.

Андрей Чемоданов

Московское злое жилье

Москва для подавляющего большинства «понаехавших» – прежде всего столица съемного «злого» жилья. То есть, классический понаехавший сначала в столице решает рефлекторные нужды первой сигнальной системы – закона самосохранения: поиск берлоги, норы для себя и своих детей, если они есть. И только потом включается вторая сигнальная система – речь, будь то язык жестов примата или стихи поэта. Почему «злого» жилья – думаю, не нужно объяснять: хронически депрессивное состояние «арендатора», который ежемесячно решает глобальную задачу своей жизни – заплатить за следующий месяц и жить впроголодь или «а ну на фиг всё» и уехать обратно домой, то есть в никуда, потому что там нет никакого будущего – работы, перспектив – но хотя бы есть какие-то родственники. Здесь уместно вспомнить строки из Олечки Аникиной, с говорящим названием «Жители съёмных квартир»: «Не приезжай в Москву / за новым счастьем. / А за несчастьем – можно, приезжай…»
Мне в этом смысле повезло больше – я был сначала студентом Литинститута, жил на Добролюбова 9/11, по окончании Лита уехал обратно в Бурятию. Это было в 80-е, и ту Москву я помню плохо, был молод и глуп. Помню лишь, как на последних курсах подрабатывал монтировщиком сцены во МХАТе на Москвина, как на вашего покорного слугу, скуластого азиата с битловскими волосами (меня иногда путали с Виктором Цоем) в рабочем комбинезоне – смотрела длинным взглядом прекрасных недоверчивых глаз Анастасия Вертинская во время репетиций спектакля «Наедине со всеми» с Любшиным, и как шикал на всех взглядом Андрей Мягков, когда кто-то из монтировщиков громко шумел за кулисами, что-то обсуждая и, кажется, это был я. Кроме вышеназванных -Евстигнеев, Калягин, Невинный, Щербаков... Их светлые лица на темном и грустном фоне моей тогдашней Москвы. С удовольствием вспоминаю, как во время спектакля Борис Щербаков, лежа в бутафорском снегу в маскхалате, успевал меня послать за опохмелом в магазин, хотя в обязанности монтировщика сцены это не входило, но меня это не никак ломало – они все для меня были как родные...

Позже, когда я по каким-то своим «судьбоносным для всей планеты» делам (издавал собственный экологический журнал «Священный Байкал») время от времени наезжал в столицу, она в основном открывалась для меня своими вытрезвителями, радушными и тёплыми в сравнении с улан-удэнскими, больше похожими на мрачные казематы какого-нибудь деспотического восточного средневековья. Так прекрасная столица постигалась мной с другой своей стороны, чем во временя литинститутские, когда я был всего лишь 17-летний непьющий вьюноша, ежик в тумане...

В начале двухтысячных, все еще вечнозеленый в локтевом ремесле «места под солнцем» (никак не дается мне эта подлая наука), уже почти взрослый человек в возрасте Христа, в связи с политическими моими разногласиями с главами всех трех ветвей власти – городской, хуральской (местная дума) и президентской (напоминаю, я официально зарегистрированный кандидат в Президенты Республики Бурятия в 1998 г.), в лучших традициях литературы, (Ли Бо, Дант, и другие, перечень именно литературных жертв политических коллизий можно продолжать) я был вынужден бежать. И конечно, во всём своём величии предстал передо мной закон «съемной» Москвы, гласящий: «Москва слезам не верит». После этого, вы думаете, я буду сентиментальными слезами обливаться, как Каневский, над улочками и переулочками старой Москвы и ее «гениями места»? Ну да, торчит «пустячком пирамид » многоэтажек, и что? Честно говоря, в этой связи и в оправдание моего невежества мне понятнее и ближе народное кредо – не место красит человека, а человек место, т.е. великое мандельштамовское:

Пусть имена цветущих городов

Ласкают слух значительностью бренной.

Не город Рим живет среди веков,

А место человека во вселенной.

Им овладеть пытаются цари,

Священники оправдывают войны,

И без него презрения достойны,

Как жалкий сор, дома и алтари.

Хотя конечно, у меня было больше шансов, чем у понаехавшего узбека или таджика, все-таки мои предки уже когда-то завоёвывали Третий Рим и оставили свои следы в московской топонимике. К примеру, Арбат от «арбаад», что означает в переводе с моего родного бурят-монгольского «охрана из десяти воинов» – где-то в его закоулочках я работал дворником и уборщиком в антикварном книжном магазине, опять же Кремль (от «хэрэм» – в переводе «передняя застава»), напротив которого я служил охранником-вахтером в Геологическом институте…Сейчас решение жестких задач первой сигнальной системы уже так остро не стоит, как лет пять-шесть лет назад. У меня высвободились руки, чтобы снова постучать в двери Русской Литературы и сходить, наконец, впервые в Большой театр. Бамбарбия, дорогие мои москвАчи!

Амарсана Улзытуев

Юрий Арабов (Москва) – Алексей Королев (Загорск)

Анна Аркатова (Рига) – Сергей Гандлевский (Москва)

Геннадий Каневский (Москва) – Бахыт Кенжеев (Чимкент)

Инна Кабыш (Москва) – Олег Хлебников (Ижевск)

Дмитрий Данилов (Москва) – Инга Кузнецова (пос. Черноморский, Краснодарский край)

Николай Звягинцев (пос. Вишняковские дачи, Московская область – Игорь Иртеньев (Москва)

Евгений Бунимович (Москва) – Анатолий Найман (Санкт-Петербург)

Михаил Нилин (Москва) – Андрей Черкасов (Челябинск)

Игорь Караулов (Москва) – Сергей Круглов (Красноярск)

Михаил Айзенберг (Москва) – Максим Амелин (Курск)

Андрей Чемоданов (Москва) – Амарсана Улзытуев (Улан-Удэ)